Время жестких мер

Пронин Алексей

– Чего давай? – Она напряглась.

– Не будем ссориться, дорогуша. Тебе было плохо, я тебя подобрал, накормил, обогрел. Давай по-быстрому это сделаем… – Он выразительно поерзал, начал расстегивать ширинку, – да поедем с миром. Ты же не глупая, понимаешь…

В прошлом она была кем угодно, только не проституткой! Уши от страха похолодели. Добропорядочный дядечка на глазах превращался в похотливого сексуального монстра. Задрожала кожа под подбородком, отвисла челюсть, слюна потекла с губ… Она схватилась за дверную ручку, но не тут-то было! Он метнулся, хлопнул по шишке, навалился. Не успела она опомниться, как загребущая лапа уже забралась под свитер, оттянула бюстгальтер.

Он дышал переходящим в гангрену кариесом, непереваренной колбасой. Затрясся в вожделения, заурчал. Уже собрался перевалить ее на закорки, поближе к спальному месту, когда она вцепилась пятерней ему в усы! Он так заверещал, словно его кастрировали. Не дожидаясь удара, отпихнула его от себя. Кабина в грузовике была сравнительно просторная, расстояние между ними выросло, она поджала ноги, взметнула их, и когда он вновь отправился в наступление, уперлась ему в грудину, толкнула. Он треснулся о баранку, задохнулся от боли. Она отомкнула дверь, спрыгнула с подножки – ветер засвистел в ушах.

– Стой, сука, убью… – хрипел дальнобойщик.

Никакой логики. Зачем стоять, если все равно убьет? Бег по пересеченной местности становился ее излюбленным занятием. Она метнулась в лес, подбрасывая ноги, чтобы не упасть. Повсюду сосны, все прозрачно, спрятаться в таком лесу невозможно! Оглянулась – дальнобойщик тоже вывалился из кабины, бежал, размахивая монтировкой! Она закричала от страха. Тяжелый металлический предмет просвистел над головой, сбив ветку.

Овраг по фронту она успешно проворонила. Замахала руками, теряя равновесие, съехала в кашу из травы, сырой глины, ушибла пятку – боль прокатилась, отдалась в голове. Ползла, стуча зубами. Поднялась, чтобы бежать. Вскрик за спиной. «Индеец»-дальнобойщик тоже проворонил преграду. Пластичности и гибкости ему не хватило – падал, как корова. Зацепился башмаком за ползучий корень, вывернул ногу, сделал сальто, ударился хребтом, покатился, воя, как испорченная сирена, и на завершающем отрезке пути вонзился башкой в добротную глыбу. Все, закончил преследование.

Он лежал, подрагивая, скреб землю. Она задумалась. Любопытство не порок, подошла поближе. Зря он так упорствовал, ведь столько путан на трассе, только свистни. Сэкономить хотел. Вывернутая нога была не самым тяжелым увечьем. Он крепко треснулся головой. Хрипел, плевался кровью, косил лиловым глазом.

– С-сука ты… – прохрипел он.

Она уселась на колени и забралась в его оттопыренный внутренний карман. Лиловый глаз чуть не вывалился из глазницы.

– Шевельнешься – камнем зафиздячу, дядечка, – уверила она и вытянула пухлый конверт, обернутый целлофаном.

– Не тронь… – хрипел дальнобойщик. – Что ты делаешь, гадюка…

Стыдно признаться, обычный грабеж.

– Дурак ты, дядечка. А дурака нельзя научить, можно только проучить. Так что отнесись философски, сам виноват. Приятно ехали, а ты взял и все испортил. Ну, будь здоров, спасибо, что подбросил, – она отодвинулась, а он завертелся, завыл от боли, схватился за поврежденную ногу.

– Я найду тебя, тварь, я землю рыть буду, чтобы тебя найти…

– Неправда, – замотала она головой, – это все эмоции. Не будешь ты меня искать. А если будешь, не избежать тебе преследования в связи с обвинением в сексуальном домогательстве. Уж мой адвокат постарается. Так что будем вот это – она взвесила пакет в руке – считать компенсацией за моральный и физический ущерб. Не ищи меня, договорились? Между нами все кончено. Отлежишься и ковыляй к машине. А я – в другую сторону.

В пакете, к вящему удовольствию, обнаружилась пачка купюр. Синие, коричневые, сиреневые, несколько тысячных. Деньги на текущие рабочие

расходы – еда, ночлег, откуп от бандитов, гаишников. Порядка двадцати тысяч рублей – не густо, но на первое время хватит. Можно считать, что заработала. Для чего нужны деньги, она знала и даже могла представить примерный объем товаров и услуг на имеющуюся сумму. Она разделила наличность на две части, затолкала их в разные карманы и побрела навстречу новым приключениям.

Спиртное выветрилось из головы, грызло похмелье, она напоминала кикимору (глянула в лужу на опушке и в смятении убежала). По курсу мерцала деревня, она предпочла не выходить на главную улицу с оркестром, побрела по касательной – оврагами, перелесками. Спряталась за остатками сарая (мужика в этих краях точно не было), стала осматриваться. Пахло скошенным сеном, навозом. На задворках огорода в картофельной ботве ковырялась одинокая старушка. В глубине деревни играла музыка, орала в звательном падеже голосистая тетка, гавкала собака. Ободранная курица пролезла под заваленным плетнем, побежала, махая крыльями, в сторону наблюдательницы. Если курица отошла от деревни больше, чем на десять метров, значит, она дикая. Она подавила желание свернуть ей голову и тикать в лес. Спичек нет, палач из ее посредственный…

– Здравствуйте, бабушка… – она поднялась из лопухов и побрела сквозь пролом в палисаднике.

Сельчанка разогнула натруженную спину. Ей было за шестьдесят, но она была еще крепкая, с мозолистыми руками и не производила впечатления беспомощной пенсионерки. В глазах мелькнула настороженность – что за ужас ночных болот? Обняла свою лопату, смотрела на пришелицу, как Родина-мать на тех, кто не записался добровольцем.

– Здравствуйте, – повторила она, подходя вплотную.

– Ну, коль не шутишь, – допустила женщина.

– Не бойтесь. Я сама боюсь. Попала в страшную историю, теперь скитаюсь. Вы местная?

– А что, похожа на приезжую? – Ее глаза немного потеплели. – Где родилась, там и сгодилась. А тебе чего?

– Возьмите. – Она сунула в руку тысячную купюру. Та испуганно посмотрела на почетную в сельской местности денежку, вскинула глаза.

– Зачем?

– А чтобы не думали, что я со злом.

Подумав, женщина убрала банкноту в складки одежды.

– Вы одна живете?

– А что ты хочешь? – Она опять нахмурилась.

– Я не знаю, как меня зовут. – Мелькнула вторая купюра. – А то бы обязательно представилась. Возьмите. Если несложно, я бы поела, помылась и где-нибудь поспала…

Несколько раз она приходила в себя, не замечала угрозы в окружающих предметах и вновь лишалась чувств. Баба Катя поила больную горячим чаем со сбором зловонных трав, сетовала на повальную алкоголизацию общества, особенно женского пола, на страшное время, на наплевательское отношение людей к своему здоровью, что никому не приходит в голову брать пример с нее, бабы Кати, – ей уже почти семьдесят, а кто даст? Всю жизнь в деревне, похоронила троих мужей, воспитала уйму сыновей, уже и не помнит, сколько у нее внуков, никогда не пила (особенно по утрам), не курила, не искушалась соблазнами, тщательно оберегает избу от злых сил, регулярно навещает баню…

– Я тоже хочу в баню, баба Катя… Я так промерзла, мочи нет, меня спасет, наверное, только парная…

Трещала печка, она сидела в горячем пару, выбивала из себя простуду, остатки похмелья. Явилась баба Катя в фартуке мясника и с полотенцем, потащила в дом, отпаивала настоями, приговаривала волшебные слова. Она проснулась утром следующего дня, в нормальной чистой постели. Поскрипывал панцирь под попой. Она разглядывала занавески на окнах, беленые стены, галерею выцветших фотографий в трогательных рамочках.