Время жестоких чудес
Шрифт:
Кати как наяву снова увидела его на игровой поляне. Усмешка, прищур, меч бешено мелькает, ловит лезвием солнечный луч, парень ловко перехватывает из руки в руку…
Из руки…
В руку…
Кати вцепилась зубами в свою руку, прокусила до крови. Слезы бежали по щекам, скатывались в уши, в волосы.
Все кончилось почти хорошо.
Какая странная и злая мысль…
Все могло бы быть гораздо хуже.
Страх пронзил ее душу.
Я
потерять его.
Он мог
не вернуться из боя.
Запоздалый ужас сжимал в тисках сердце.
Я испытываю страх, и страх испытывает меня.
Я одолею страх, или страх одолеет меня.
Страх не есть я, я не страх.
Отрешусь от страха, возьму его на ладонь.
Пойму причины страха.
Скажу страху: «Уходи!»
И тогда страх уйдет,
А я останусь.
Она держала свой страх на ладони и внимательно разглядывала, еще не понимая до конца, но уже начиная осознавать.
Уходи, сказала она страху. Мне нужно подумать…
Уходи! Тебя нет!
Тебя нет, сказала она страху, и ветер унес с ладони холодный пепел.
Она вспомнила первый неуверенный поцелуй.
Мы боялись. Начинать что-то всегда страшно. В первый раз всегда больно.
Тебя нет, сказала она боли, сдувая с ладони колючий песок.
Она вспомнила его обещание ждать.
Ждать – нет занятия хуже. Он не выдержал. Просто потому, что слаб. Все парни слабаки.
Она вспомнила его измену.
Но измены не было. Она выдумала измену. Что бы там ни было. Иногда изменой будет коротко брошенный взгляд. Иногда объятия другой – не измена.
Тебя нет, сказала она выдуманной обиде, и хрусткие ненастоящие снежинки растаяли на ладони.
Она вспомнила свою измену. Рико умел целоваться. Большего она ему не позволила, хотя он был нетерпелив.
Мы отпускаем наших мертвых… Пустая ладонь ощутила прикосновение ледяных пальцев – иди, живые должны думать о живых, живые ждут тебя.
Прости и прощай, сказала она призраку, снимая с руки браслет якобы эльфийской работы, сломанная застежка которого была перемотана сыромятным ремешком.
Что-то пошло не так.
Что-то она сделала не так.
Где-то неправильно поступил он.
Она вспомнила страх.
Страха нет.
Она вспомнила боль.
Человеку часто бывает больно – на то он и человек.
И женщина должна испытывать боль. Боль – прерогатива женщины, она должна испытывать боль, потому что мужчинам зачастую это не под силу.
Но жизнь состоит не только из боли.
Она вспомнила обиду. Придуманную или реальную – не важно.
Вспомнила обиду и отринула ее.
Сие не важно.
И не важно все остальное.
И сердце девушки стало свободно от страха, боли и обиды.
Сердце ее стало пусто.
Пустоту необходимо заполнить.
И в этой великой пустоте появилось Желание. Она тронула свое Желание. Взяла на ладонь. Рассмотрела со всех сторон, осознавая простую и великую истину.
Любовь – вот что в центре.
И сердце ее наполнилось.
Желание необходимо удовлетворить.
Пылинки танцевали в солнечных лучах, косо падающих через узоры занавески. Дом был большим, темным и тихим. Не возилась малышня на полатях, не вздыхало тесто в кадке, не шуршали мыши под полом. Темно, тихо.
Из дома ушла жизнь – вся семья, жившая здесь, погибла.
– Мне жаль, что так с тобой вышло, – сказал Проди. Его всегда ровное и сильное свечение словно пригасло, подернулось сизым пеплом усталости.
– Мне тоже жаль. – Правую руку ударило болью, Макс облизал пересохшие растрескавшиеся губы. – Но люди могут жить и так.
Проди хотел еще что-то сказать, но промолчал, попрощался и вышел, столкнувшись с кем-то у порога. Питер и Рита тихонько разговаривали, вдруг умолкли. Макс скрипнул зубами, когда боль в руке стала невыносимой, поднял взгляд…
Тишина повисла в травном доме, и двое угодили в ее паутину. И наконец он рискнул прервать тишину:
– Спасибо. Ты спасла меня…
– Нет, – сказала она.
Как всегда, он тонул в ее глазах, не понял, что она сказала, не заметил, как Питер с женой, переглянувшись, вышли.
– Я спасала себя. Потому что мы бы оба исчезли. Потому что я люблю тебя, Макшем. Потому что я умру без тебя.
Сон, решил он. Навь. Такого не бывает.
А раз сон, можно говорить что угодно.
– Я люблю тебя, – сказал он. – Но…
– Не важно. – Она села рядом, взяла его за здоровую руку. – Ничто уже не важно. Кроме этого.
– Нет. Посмотри на меня теперь, ты не должна…
Она прервала его поцелуем, и боль исчезла, пропала. Боль боится девичьих губ. Но Макс захотел потрогать ее волосы, потрогать той рукой, которая осталась в общей могиле, и боль вернулась, ворвалась в душу, разорвала в клочки все мироздание. Он не понимал, что плачет.
– Мы не должны…
– Мы должны, поверь мне. Только это важно. Я люблю тебя. Я буду твоей рукой. Ловкой, сильной правой рукой.