Время жить и время умирать

Ремарк Эрих Мария

Гребер вернулся к смотрителю.

— А в часовне вы уже были? — спросил смотритель.

— Нет.

— Там лежат те, кого разнесло в клочья. — Смотритель взглянул на Гребера. — И нужны крепкие нервы… Но ведь вы солдат.

Гребер вошел в часовню. Потом возвратился. Смотритель поджидал его у входа.

— Ужасно? Не правда ли? — Он испытующе посмотрел на Гребера. — Сколько народу в обморок падает, — пояснил он.

Гребер ничего не ответил. Он столько перевидал мертвецов, что эти, в часовне, не произвели на него особого впечатления, как

и тот факт, что тут было гражданское население, много женщин и детей. И это было для него не ново; а ранения и увечья у русских, голландцев или французов были не менее тяжелыми, чем те, что он увидел здесь.

— В управлении ваши не значатся, — заявил смотритель. — Но в городе есть еще два больших морга. Вы там побывали?

— Да.

— У них еще остался лед. Им легче, чем нам.

— Морги переполнены.

— Да, но они охлаждаются. У нас этого нет. А того и гляди начнется жара. Если будет еще несколько налетов кряду, да пойдут солнечные дни, нам грозит катастрофа. Придется рыть братские могилы.

Гребер кивнул. Он не понимал, почему это катастрофа. Катастрофой было то, что привело к братским могилам.

— Мы делаем, что можем, — оправдывался смотритель. — Набрали могильщиков сколько можно, но их все равно не хватает. Техника устарела для нашего времени. А тут еще эти религиозные обряды.

Он задумался на миг, глядя поверх стены. Потом простился с Гребером коротким кивком и торопливо зашагал к сараю — прилежный, добросовестный и рьяный служитель смерти.

Греберу пришлось остановиться: две похоронных процессии загораживали выход. Он еще раз окинул взглядом кладбище. Священники молились над могилами, родные и друзья стояли перед свежими холмиками, пахло увядшими цветами и разрытой землей, пели птицы, шествие ищущих по-прежнему тянулось вдоль стены. Могильщики орудовали кирками в недорытых могилах, повсюду сновали каменотесы и агенты похоронных бюро; обитель усопших стала теперь самым оживленным местом в городе.

Маленький белый домик, который занимал Биндинг, стоял в саду. Уже сгустились сумерки. Среди газона был устроен бассейн для птиц, в нем плескалась вода. Возле кустов сирени цвели нарциссы и тюльпаны, а под березами белела мраморная фигура девушки.

Экономка открыла дверь. Это была уже седая женщина в широком белом фартуке.

— Вы ведь господин Гребер? Да?

— Да.

— Господина крейслейтера нет дома. Ему пришлось поехать на очень важное собрание. Но он оставил вам записку.

Гребер последовал за нею в дом с оленьими рогами и картинами. Полотно Рубенса, казалось, светилось в полумраке. На медном курительном столике стояла бутылка, завернутая в бумагу. Рядом лежало письмо. Альфонс сообщал, что ему пока удалось узнать немногое; но родители Эрнста нигде в городских списках не значатся как убитые или раненые. Вернее всего, их эвакуировали, или они сами уехали. Пусть Гребер к нему завтра опять зайдет. А водку пусть выпьет сегодня вечером, хотя бы в честь того, что он так далеко

от России.

Гребер сунул в карман и письмо, и бутылку. Экономка остановилась на пороге. — Господин крейслейтер просил передать сердечный привет.

— И от меня, пожалуйста, передайте. Скажите, что завтра я зайду. И большое спасибо ему за бутылку. Она мне очень пригодится.

Женщина по-матерински улыбнулась. — Он будет очень рад. Уж такой хороший человек.

Гребер прошел опять через сад. «Хороший человек, — думал он. — Но был ли он хорошим по отношению к учителю математики Бурмейстеру, которого он засадил в концлагерь? Вероятно, каждый человек для одного бывает хорош, а для другого — плох».

Он нащупал бутылку и письмо. Выпить? Но за что? За надежду, что его родители уцелели? С кем выпить? С обитателями сорок восьмого номера в казарме? Он посмотрел перед собой. Синий цвет сумерек стал глубже и гуще. Разве пойти с этой бутылкой к Элизабет Крузе? Водка пригодится ей так же, как и ему. Для себя у него еще остался арманьяк.

Ему открыла женщина со стертым лицом.

— Мне нужно видеть фрейлейн Крузе, — сказал он решительно и хотел пройти мимо нее в квартиру.

Но она держала дверь.

— Фрейлейн Крузе нет дома, — ответила женщина. — Вы должны бы знать!

— Почему это я должен знать?

— Разве она вам ничего не сказала?

— Я забыл. Когда же она вернется?

— В семь.

Гребер не подумал о том, что может не застать Элизабет. И он колебался, оставить ему здесь водку или нет: но кто знает, что сделает доносчица. Может быть, даже сама ее выпьет.

— Ладно, я тогда еще зайду, — сказал он.

На улице Гребер остановился в нерешительности. Он посмотрел на часы. Было около шести. Он представил себе, что его опять ждет длинный, темный вечер. «Не забудь, что ты в отпуску», — сказал ему Рейтер. Он и не забывал, но одного сознания недостаточно.

Он пошел на Карлсплац и уселся в сквере на скамейке. Перед ним лежала массивная глыба бомбоубежища, она напоминала чудовищную жабу. Предусмотрительные люди исчезали в нем, как тени. Из кустов наплывала темнота и топила последние отблески света.

Неподвижно сидел Гребер на скамейке. Еще час назад он и не думал о том, чтобы опять увидеться с Элизабет. Если бы их встреча состоялась, он, вероятно, отдал бы ей водку и ушел. Но сейчас, когда они не встретились, он с нетерпением ждал семи часов.

Элизабет сама открыла ему.

— Вот уж не думал, что отопрешь ты, — сказал он удивленно. — Я ждал дракона, стерегущего вход.

— Фрау Лизер нет дома. Она ушла на собрание союза женщин.

— А-а… Бригада плоскостопых! Ну конечно! Без нее там не обойдутся. — Гребер посмотрел вокруг. — И у прихожей совсем другой вид, когда ее нет.

— У прихожей другой вид потому, что теперь она освещена, — возразила Элизабет. — Как только эта женщина уходит, я включаю свет.

— А когда она дома?