Врубель
Шрифт:
Быть может, портрет Мамонтова был задуман и начат Врубелем во время того же путешествия по Италии и «Плакальщица» и подсказала композицию портрета, ибо они действительно в портрете нерушимо между собой связаны — скульптура и человек. Но написан окончательно портрет был именно сейчас, в этот период, судя по всем его живописным и композиционным чертам, по образному строю.
Однако портрет С. И. Мамонтова опережает и все созданное художником в то время. Большая дистанция отделяет этот портрет от портретов Арцыбушевых, написанных, видимо, в 1895 году, еще накануне женитьбы Врубеля. Он творил это произведение с истинным вдохновением. Казалось, «наитие» вело его.
Сколько раз видел Врубель Мамонтова — делового, подобранного, сосредоточенного, нахмуренного,
Его лицо, широкое, монгольское, благодаря, видимо, глазам с татарским прищуром, слишком выпуклым, отмеченным уже склерозом, но необычайно живым по выражению, в зависимости от обстоятельств непрерывно менялось. Такими же выразительными были его осанка, жест.
Все лики Мамонтова и его житейские черты, его внешний облик были чрезвычайно интересны. Однако не их собирался передать Врубель в своем портрете. Он хотел увековечить свою модель не в ее житейском облике и не в отдельных проявлениях ее одаренности, а создать обобщенный образ деятеля, созидателя, борца. Нельзя здесь не добавить: в горячее увлечение Врубеля Мамонтовым вплетались и крупицы горечи — не про него ли вспоминал художник, когда бросил в письме к сестре фразу о частном заработке, который лучше и богаче государственной службы, но порой оказывается трясиной!
Как только он нашел позу, усадив Мамонтова в кресле, и увидел скульптуру за его головой — распростертую на ступенях лестницы женскую фигуру, эту скульптуру «Плакальщица», купленную в Италии, — можно сказать, что в этот момент было решено основное: скульптура как бы определила композицию портрета. Эта скульптура — образец салона — будет претворена художником в полные движения барочные формы, которые подчеркнут в динамике модели своего рода «ступенчатый» рост.
Деловой размах, энергия и напор, неукротимая воля, жизненная воля, которая так манит самого Врубеля, воля, преступающая границы романтической мечтательной устремленности, одушевляют Мамонтова, и таким он его изобразит. Разбуженные моделью чувства — восхищение и злость, любование ее красотой и раздражение — сплетутся в этом портрете. В экстатическом напряжении, со страстью «лепил», словно высекал, свой образ Врубель, граня форму, как в скульптуре. Никогда прежде он не писал так лицо. Оно воссоздается в неповторимости острохарактерных броских черт несколькими темными и светлыми геометрическими мазками, пятнами и плоскостями, которые лишают в то же время его «плотского».
Несколькими «ступенчатыми» мазками, фиксируя свет и тени, наметил художник глаза — общую форму их и «быстрые» зрачки, схватил вспыхнувший стремительный взгляд «склеротических» глаз навыкате, затем он очертил часть щеки, усы и бороду, оставив незаконченной, нарочито неправильно нарисованной левую часть лица, как бы «выворачивая» затылок вперед.
Рука не останавливалась. Теперь кисть прокладывала плоскости цвета — черного — в костюме-сюртуке, брюках, очерчивала манишку, манжеты, оставляя для них поначалу нетронутым грунтованный белый холст.
В каком-то особенно напряженном темпе и настроении писал Врубель этот портрет и позволял себе в нем то, на что никак не отважился бы прежде. Он не только изощренно варьировал плотность фактуры, но отдельные и весьма ответственные части модели как бы «пропускал», местами только притрагивался кистью к холсту, видимо, считая, что и его мгновенное прикосновение осветит нечто внутреннее, затаенное, подобно магической палочке, вызывающей скрытый звук.
Он стремился истолковать загрунтованный холст как цвет, материю, пространство. Здесь снова игра: раскрыть сущность за видимостью, как бы обнаружить нечто скрытое в «ничто». Обработанные кистью части холста придавали форму, характер, смысл соседним с ними нетронутым частям.
Прочерки, намечающие пальцы правой руки Мамонтова, представляют своего рода ее «графический знак», как бы пластическое воплощение энергии, динамики в руке, жесте. Рука словно «играет» этими геометрическими фигурами как некими «силами». При этом стремительные прикосновения кисти к холсту не были непосредственным откликом художника на впечатления от натуры. Врубель не ловил мгновения изменчивой жизни модели. Напротив, он как бы стремился приобщиться к «вневременному» в образе.
Он сам позднее гордился в своем портрете экспрессией, силой лепки, «вкусностью» аксессуаров, смелостью и красотой техники. Но едва ли он до конца отдавал себе отчет в новизне этого произведения.
По мере того как художник бросал на холст краски, он все острее ощущал какую-то грозную значительность и страшную силу модели, почти физически ощущал обуревающие Мамонтова чувства, словно разрывающие его грудь. Суровость, почти гнев, и огромная энергия читаются в выражении его лица и осанке фигуры. Но ни выражение лица, ни позу, ни жест нельзя характеризовать как конкретные, житейские — даже жест левой руки, упирающейся в подлокотник кресла так, как будто Мамонтов хочет встать. И беспокойный поворот тела — не житейский жест. Поза и жест — кажущиеся покой и неподвижность, за которыми — порыв, динамика, волевой напор и ненасытное стремление. Предметы обстановки — кресло, которое каждый бывавший в доме Мамонтова знал, с широкими подлокотниками красного дерева, тумбочка, коврик под ногами, — воссоздавая жизненную среду вокруг модели, в то же время представляют на полотне условные формы, весьма существенные в своей отвлеченной выразительности. Они преобразовывают и творят пространство вокруг модели, придавая ему динамику, исполненную конфликтов. И предметы и пространство, словно подвластные какой-то стихии, подчеркивают ее состояние.
Вместе с тем это особенное сложное пространственное окружение, сконструированное вывернутыми предметами (здесь — тумбочкой), способствует осложненному отношению зрителя к произведению.
Свободно поворачивая модель под углом к плоскости и подчиняя ее, художник подчеркивает, как растет ее внутреннее напряжение, ее потенциальная энергия. Плоскости цвета, которые составляют формы модели и антуража, существенны сами по себе. Чрезвычайно красноречив острый контраст черного костюма и манишки, выраженной белой плоскостью грунтованного холста. Похожая на щит по форме, она уподобляет костюм рыцарским доспехам. Ее ослепительно белая плоскость в центре подчеркивает высоко поднятую властную голову. Преодолевая прозаизм костюма — брюк, ботинок, на стул рядом с моделью Врубель бросил кусок разноцветной парчи. Она преобразовывает часть торса модели в расцвеченный пестро-мерцающий прямоугольник. Так и в картине «Испания», которую Врубель недавно кончил, струится ткань со стула, обогащая своим причудливым узором целое и создавая как бы микромир, с которым целое должно соотноситься и с помощью которого должно обретать свою полноту.
Борьба между жизненностью и декоративностью, между пространственностью и плоскостностью в этом портрете особенно интенсивна. И вместе с тем еще острее, чем в портретах Арцыбушевых, чем в полотне «Испания», проблема внутренних, душевных связей? модели с художником и зрителем, еще неотвратимее трагедия отчуждения.
Портрет воплощает не только модель. Этот захватывающий дух темп, этот напор кисти, эти резкие плоскости живописи, гранящие фигуру и лицо человека, воплощают борьбу художника с моделью за тот плодотворный контакт с ней, в котором осуществится ее познание как познание «другого». И вместе с тем с помощью этого «другого», через взаимоотношение с «другим» станет возможным и самопознание художника.