Всадник авангарда
Шрифт:
— Он нанял меня.
— С какой целью, сэр?
Скрывать не было смысла.
— С целью обмануть смерть. Точнее… упросить ее предоставить вашему отцу толику времени, чтобы поговорить с вами.
— А… эта история. — Кристина улыбнулась одной стороной лица, едва заметно, но с явным презрением. — Вы здесь, следовательно, по поручению сумасшедшего?
— Поручение есть поручение.
— Хм. — Они будто оценивали друг друга. Кристина Мортимер сбросила капюшон — наверное, чтобы Мэтью было лучше видно, с кем он имеет дело. Густые рыжеватые волосы спадали волнами на плечи. Лицо бледное, подбородок твердо выражен, глаза смотрят пристально. Среднего
Бесс принесла глиняную кружку с чаем. Мэтью отпил и только тогда ответил:
— Мое мнение здесь не играет ни малейшей роли. Мнение вашего отца — лишь оно важно.
— Понимаю. — Женщина начала снимать черные перчатки, потом моргнула и словно бы передумала. — Замерзла, — сказала она тихо. — Не надо было мне выходить сегодня.
— Благодарение Небесам, что вы приехали, — отозвался Оберли. — Не желаете ли чаю — согреться?
— В этом доме нет тепла, — последовал ответ. — Я страдала бы здесь от холода даже с огнем в животе.
— Но вы здесь, — сказал Мэтью, и она снова посмотрела на него тем же пронзительным и беспокоящим взглядом. — Чтобы приехать, вы не побоялись стихии. Значит, вам как минимум интересно, что хочет сказать ваш отец.
Она помолчала. Еще раз открыла и закрыла рот. Наклонила голову набок.
— Стихии, — повторила она словно взвешивая какую-то постороннюю мысль. Потом добавила: — Да. Прошу прощения, мои мысли несколько… — Она встряхнула головой. — Не люблю этот дом. Я проходила мимо, при свете дня. И тогда он меня печалил. А ночью просто… — Она провела по своему горлу рукой в перчатке. — Просто ранит.
— Пойдем ли мы к лорду Мортимеру? — спросил Оберли тихим голосом, в котором слышалось ожидание.
— Да. Конечно. Я здесь… не знаю, надолго ли, но я здесь.
— Я думаю, на достаточный срок, чтобы отдать дань уважения умирающему? — предположил Мэтью.
— Уважение, — повторила она с неприязнью. — Вам, сэр, стоило бы задуматься о смысле этого слова. Отведите меня к нему, — велела она слуге.
Они двинулись к лестнице.
— Ваша лошадь преодолела подъем? — спросил Оберли.
— Моя лошадь? — В бликах свечи было видно, как Кристина наморщила лоб. — Она… думаю, она убежала. — Глаза ее стали непрозрачны, как заледенелое стекло. — Я пыталась… поймать повод, но… нет, наверное, она убежала.
Оберли и Мэтью обменялись быстрыми взглядами.
— Мисс, вы хорошо себя чувствуете? — спросил Оберли.
— Я себя чувствую… не знаю. Наверное… не надо было мне сюда приходить. Это все неправильно.
Она остановилась у подножья лестницы, посмотрела вверх, и Мэтью увидел, что женщину бьет дрожь.
— Все будет правильно, — сказал он.
— Все неправильно, — повторила она с той же убежденностью в голосе. — Неправильно. Все. — Она поднесла руку ко лбу, но когда Мэтью и Оберли попытались поддержать женщину, она отшатнулась и мгновенно собралась в нервный комок: — Не трогайте меня! Меня нельзя трогать!
Голос прозвучал так свирепо, что оба они тут же отступили. Мэтью подумал, что либо эта женщина пребывает на грани безумия, либо для успокоения нервов ей нужно что-то покрепче сладкого чая. Да и ему самому
— Я смогу, — произнесла Кристина тихо, но со скрежетом в голосе. — Смогу.
И с этими словами двинулась вверх по лестнице.
Почти на самом верху Кристина снова покачнулась, и огляделась вокруг расширенными, дикими глазами. Мэтью и Оберли отстали на несколько ступенек.
— Мисс Кристина? — обратился к ней Оберли.
— Вы слышали? — спросила она. — Этот звук вы слышали?
— Звук, мисс?
— Ну да! — Она оглядывалась, лицо ее побледнело, глаза были полны страха. — Какой-то хруст. Как… я не знаю. — Она перехватила взгляд Мэтью. — А вы — слышали?
— Боюсь, что нет, — ответил Мэтью, думая про себя, что дочери богача весьма не помешало бы прикупить хоть на пенни здравого рассудка.
Она кивнула, будто вновь овладевая собой. Потом снова пошла вверх, и сопровождающие вслед за ней.
Оберли открыл ей дверь, она вошла. Человек в кровати уже сидел на влажных подушках в нетерпеливом ожидании.
Мэтью понял, что наблюдает редкое зрелище: невероятную победу гибнущего ума над уже погибшей материей. Он допил чай и, чувствуя, что силы слегка восстановились, поставил кружку на стол. Кристина ровным шагом пошла по ковру, доктор отодвинулся, давая ей место и уступая кресло, если оно понадобится. Женщина дошла до кровати, посмотрела на лежащего. Мэтью и Оберли подошли, встав за ее спиной.
Не слышно было ни звука, кроме свистящего дыхания богача.
Минута, обледеневшая и скользкая, как земля за окнами, неуверенно повисла в воздухе.
— Дочка, — хрипло выдохнул лорд Мортимер.
Она не ответила. Снова поднялась рука в перчатке, коснулась лба, и женщина покачнулась. Потом осмотрела комнату, стены и потолок, и взгляд ее показался Мэтью затравленным взглядом пойманного зверя, которому некуда спрятаться.
— Говори со мной. — Голос почти умолял. — Прошу тебя.
Она молчала.
— Кристина! — произнес лорд Мортимер, будто коленопреклоненный перед распятием.
Мэтью увидел, как взгляд Кристины остановился на отце, увидел, как она вздрогнула, как сжались в кулаки руки в перчатках. Но она была с отцом одной крови и, наверное, одной натуры, и держалась твердо.
— О чем же я должна говорить? — спросила она тихо, с жутковатым самообладанием. — О моей матери, твоей жене… и самоубийстве, к которому ты ее вынудил? О Моргане, уничтоженном твоим вечным недовольством? О том, сколько раз мы с Морганом тянулись к тебе с любовью, а ты всегда поворачивался спиной? Потому что… ты постоянно был занят, папа, так занят? — Она не ждала ответа, решительно шагая этим разрушительным путем. — О сотнях людей, если не о тысячах, страдавших в твоих шахтах и на фабриках, на полях и в карцерах работных домов? О том, как нам было стыдно, когда мы узнали, как ты выжимаешь людей досуха… и выжимаешь с удовольствием? О семье Нэнс, о Коуплендах, об Энгельбургах? Друзья нашей семьи… до тех пор, пока ты ради своих интересов не разорил отцов и не лишил детей надежд на будущее? О строительстве дома Уиттерсенов и погибших рабочих? Об адвокатах, которых ты нанимал год за годом, чтобы тебя не принудили платить там, где ты сам знал, что надо заплатить? Об этом ли говорить мне? Обо всех этих грехах или же о других? О страданиях и злодействах? Скажи, — и я буду говорить.