Всадник
Шрифт:
Рагнерёк фыркнул и помедлил.
– Мог бы, – заговорил он наконец, – но не буду. За признательностью лучше обращаться к собакам, а мы – ненадежные и коварные создания.
Кот подумал еще немного, будто сам не был удовлетворен своим аргументом.
– И потом, – добавил он, – я спас тебе жизнь. Уж, наверное, это можно засчитать за признательность. Прощай, Митя.
С этими словами кот гордо прыгнул вперед с одиннадцатого этажа и серебряной снежинкой слился с пламенным столбом,
Паркея куском угля располагалась в пространстве. Тогда зажглись звезды. Их жар достигал самых затаенных углов тьмы. Молод, существовавший предвсегда, поднялся ото сна.
Тысячи и тысячи звезд взрывались на Паркее, пробуждая ее, но все-таки не оживляя до конца. Хмурясь, Молод вновь расправил щупальца тьмы и впустил холод. Тогда с нижних пластов явился Эзымайл и обернулся самой первой звездой, еще до Молода. Он взорвался, раскалывая верхние светила, как орехи. Молод с плачем собрал щупальца к углу мира и заснул.
Паркея опять началась. Она горела. Эзымайл приложил хвост ко лбу и стал вращаться вокруг нее.
– Привет, – сказала Паркея ласково.
– Привет, – сказал Эзымайл. – Погладь кота.
Приложение: Митины стихи
Кабацкая
Я родился и вырос в Москве. Здесь ржаная осень.
Тут и хлеба дадут, и по морде, – и всё без спроса;
а Василий, Ивану макушкой едва ли в пояс,
отправляет меньшому гостинец – соколий поезд.
Здесь из старого есть лишь река; как гимнастки лента
она вьется, холодная, узкая (суть memento
не пришедшего к этим далеким чертогам моря).
Две сестры по ней шлют корабли; и она не спорит.
Император разгневанный топчет родные судна;
там, где он, – тишина и фонтан, а вокруг всё людно:
от святого бассейна мосты переводят к раю;
от Нормандии Неман бульвары влекут к трамваю…
За рулем его нет комсомолки. Другие вещи
отрезают нам головы, впрочем, еще похлеще:
скажем, время бесстрастное красным октябрьским краем
отсекает тепло и светло. Мы тогда бросаем
якорь в желтых кафе, в магазинах с чужой одеждой
(здесь, конечно, сам Будда велел рифмовать с надеждой);
но не любим цветное, а любим гореть поярче.
Наш срок службы недолог. Пройти от нуля до старче
лет за двадцать возьмется любой, кто в зрачках вселенных
видит только рубли на фасадах Кремля нетленных.
Как ни странно, и здесь есть Васильевский! хоть не остров —
и не надо, пожалуйста, делать его погостом.
Что сказать о Москве? Матерятся, увы, до боли.
Черт-те что здесь зимой: на дороги насыплют соли —
и ботинкам ***, всё уныло, любовь неброска.
А вот жили б по-пушкински, было б не так и бродско.
Страттари
Из-под воды я вижу, как птицы
Свободной стрелой рассекают границы,
Движутся волны и мокрые ветры
Швыряют под киль кораблям километры
Я отчим Сан-Марко, палаццо Дукале,
Я тень под гондолой на каждом канале,
Я маска, с костюмом плывущая в паре,
Я дух изначальный, – я демон Страттари.
Минуют века, я же, скованный клятвой
Иду по затерянным…
С князьями волшбы, но их тайные знанья
Не могут уменьшить всей суммы страданья.
Шалью
Шалью, шерстя`ною шалью,
Оренбургским пуховым платком,
Бесконечною синею далью
Или снежным безумным комком
Прокачусь, упаду, расстелюсь,
Отражаясь в воде облаков,
Заведу себя в дверь и вернусь
Отсыпаться под алый альков.
Кружевами сплетая ручьи,
Камнепадом встречая кометы,
Я возьму себе косы ничьи,
Рыбам дам леденцы и конфеты.
И бобра, и гепарда уважить мне
Против шерсти велит рука,
А в утреннем синем и теплом костре
Я зажарю конька-горбунка.
Раскрутившись пращою на самом дне,
Сколотив свой убогий плот,
Я отправлюсь, увидев слезы в окне,
Разогнав нерадивый скот.
Как часам, отекающим с края стола
И идущим быстрее мгновений,
Мне сказали «хула» и сказали «хвала»,
Подарив упаковку сомнений.
Их надув, я взлетаю к шири небес,
Отворяю великий люк.
Я сказал: «Я в хорошее место слез!» —
Дорубая сидячий сук.
Милая
Бодритесь, милая; вам это удается,
Хоть вы печальны, и неровен сердца стук,
И кажется, он вам в лицо смеется,
И мысли обгоняют пальцы рук.
Старайтесь, милая, себе не признаваться,
Что ваши карты вышли все не в масть,
Ведь если так, за них не надо браться,
И проще сразу сдаться и пропасть.
Взгляните, милая, в часах песку осталось
Немного. Ваша исповедь проста.
Но вся та мишура, что вам давалась
С такою легкостью – теперь вам жжет уста.
Простите, милая, но вам платить по счету.
Никто иной вас обуздать не смог —
Но здесь вам не уступят ни на йоту…
Молитесь, милая. Пусть вас услышит Бог.
Дышать
С Божьей помощью прошла ночная стража;
Распахнули окна в тлеющее небо —
Прилетели все, мне кажется, я даже