Всадник
Шрифт:
– Эй, ты! – обратилось зеркало к Орранту. Оррант резко обернулся. – Как тебя зовут?
– Я Оррант, – ответил военачальник. Охваченный любопытством, он подошел ближе к говорящему предмету. – А ты?
– Хм, – пробормотал предмет. Красные глаза закрылись, и некоторое время зеркало как будто пережевывало имя эфеста. – Оррант. Понятно. А я… ну, скажем, Speculum Sacramentum[18 - Священное зеркало (лат.).]. Что ты здесь делаешь, Оррант? Зачем ты приволок сюда Темара?
– На дверях был изображен человек, похожий на него, и я решил, что только таким, как он, разрешен доступ к тебе, – сказал Оррант немного растерянно.
– Остроумно, – ухмыльнулось зеркало. – Таким, как он, только живым. А этот недостаточно жив. Скорее мертв.
– Так это я его и
– Вам очень хотелось внутрь, – ответило зеркало с ленцой. – Иначе ты не стал бы лично таскать труп и жертвовать своими людьми. Вот я и решило вас побаловать. Я понимаю все языки, а ваш слишком прост. Да и сами вы, похоже, довольно недалекие.
– Что?! – вскричал Оррант, хватаясь за меч. – Замолчи, или я тебя уничтожу! Не для того я приплыл сюда за сотни лиг, чтоб слушать оскорбления от каменной поделки!
– Во-первых, – хладнокровно возразило словоохотливое зеркало, – ты не знаешь, как меня уничтожить, а вот мне разрушить тебя, как и твоих приятелей, не составит труда. Во-вторых, не в твоих интересах вредить мне – ведь я единственный шанс разнообразить безрадостную и бессмысленную жизнь твоего рыболовецкого народа.
– Это ложь! – горячо возразил царь. – У эфестов нет недостатка в радости… и в смысле.
– Да неужто? – поинтересовалось зеркало и усмехнулось, довольное собой. – То-то ты поплыл черт знает куда искать на свою селезенку приключений. Знаю я этот ваш смысл. Побегать наперегонки, пострелять из лука, поплавать, побороться. Одна сублимация.
– Что? – не понял Оррант.
– Ничего, – отмахнулось зеркало. Внезапно оно стало прозрачным, как листок чистейшей слюды, и сквозь него эфесты увидели – с высоты птичьего полета – гигантский бурлящий город, не похожий ни на что виденное ими до этого. Затем изображение исчезло.
– Что это? – спросил царь эфестов тихо.
– Это Камарг, – ответило зеркало с таинственным лукавством, явно довольное произведенным эффектом. – Великая метрополия людей, самый большой город мира. Пройдя через меня, вы выйдете в Камарге.
– Почему мы должны тебе верить? – спросил Оррант с прочувствованным подозрением. – Люди оказались лживыми и подлыми, а уж вещи, созданными их чародеями, тем более таковы.
– Все верно, – с удовлетворением согласилось зеркало. – Но мне интересно, что получится, если ты со своими людьми попадешь туда.
Оррант отступил.
– Но ведь мы враги, – сказал он, не веря своим ушам. – Ты должно охранять столицу.
– Пожалуй, – ответило зеркало, подумав. – Но мне скучно, эфест. В быстром убийстве нет удовлетворения – куда интереснее открыть дорогу будущему, чтоб оно, как скорпион, убило себя само, ужалив в спину. Прощай, Оррант.
Красные глаза погасли, и перед Оррантом открылась дорога в великий Камарг. Этот день эфесты называют Ehr’qu'an, словом, заимствованным у гиптов и означающим «Начало истории». С этого дня начнется летосчисление Ура. Камаргиты принесут его в изуродованные человеческой хитростью колонии, эфесты вернут в Эгнан, а ничего не понимающие гипты добавят в свои хронологические системы. Конечно, и дотоле у народа холодной реки, как и у стражей подземных богатств и у людей, были способы отмечать время[19 - Читатель заметил, что при указании на промежутки времени мы не пользуемся обозначениями, отличными от наших, шумерских. Если использование в тексте футов и лиг помогает нам прочувствовать, что эти системы счисления в разных культурах, то время едино для всех, хотя, как мы совсем скоро уже выясним, и идет в разных местах с разной скоростью.]. Эфесты отсчитывали историю от объединения и основания Эгнана, гипты – от дня завершения последнего Великого дворца, ну а люди – от даты, записанной на красном камне библиотеки Камарга (именно поэтому их история начинается сразу с 1500 года). Но именно Ehr’qu'an – дата, с которой судьбы всех этих народов связаны нераздельно. В истории Ура будет еще один такой день; его назовут – правда, ненадолго, – Dath’qu'an.
…Что ж, Оррант
– Я не знаю, что ждет нас. Возможно, зеркало лжет и впереди нет ничего, кроме гибели, пустоты и забвения. Но я пойду вперед.
– И я, – сразу же ответил каждый из эфестов.
– Один из вас останется уведомить остальных, – сказал Оррант, не ожидавший другой реакции. Он почему-то почувствовал, что странная гримаса, впервые увиденная на лице сангандского парламентера, помимо воли появилась на его лице.
На этот раз все эфесты молчали. Оставаться не хотелось никому. Тогда Оррант выбрал самого младшего, приказал ему вернуться и сообщить, что царь ушел, но непременно вернется, что в течение пяти лет распоряжения будет отдавать Борани, а если царь не вернется по истечении пяти лет – пусть Борани назначит по своему усмотрению наместника, пока сын Орранта не войдет в возраст. Кроме того, Оррант переименовал Санганд на эфестский манер (это название – «Cairn-ha-thyrvaet», «Дом среди предательской воды», не прижилось) и велел двум третям членов экспедиции остаться в нем навсегда. В подтверждение своих слов Оррант отдал юному эфесту свою пустую фляжку из-под мидра и, вознеся слова надежды Мирне, вошел в сумрачное зеркало. Остальные последовали за ним. Сердца Орранта бились в тревожном ожидании, но Speculum Sacramentum не обмануло. Они вышли на центральную площадь Камарга.
Если читателю не случилось провести детство и юность в пыльном уездном городке N, а затем приехать оттуда в какую-нибудь столицу, ему не понять, какие чувства охватили эфестов. Их смятение объяснялось двумя причинами: во-первых, на них никто не обращал внимания, а во-вторых, им хотелось обратить внимание сразу на все.
Люди сновали во всех направлениях одновременно, и невозможно было различить в этом хаотическом мельтешении хоть какой-нибудь порядок. Оррант скоро приметил, что никто из камаргитов не бегал туда-сюда бесцельно, хотя поначалу так и могло показаться… нет, просто у них было много разных дел. Для эфестов это было нехарактерно – они занимались чем-нибудь одним и, лишь завершив одну задачу, принимались за другую. Здесь же все происходило сразу, так, словно другого шанса закончить начатое не представится. В небе лениво проплывали существа с гигантскими разноцветными крыльями, как у стрекоз, – их поведение было понятнее всего эфестам, разве что воины Мирны не умели находиться в воздухе, а стрекозы умели и не удивлялись своему умению.
– Что же мы будем делать? – негромко спросил один потрясенный воин. Никто не отреагировал на звук незнакомой речи, кто-то нечаянно толкнул Орранта и, пробормотав что-то под нос, деловито побежал дальше.
– Историю, – ответил Оррант.
Он хотел сказать еще что-то, но передумал и замолчал.
II. Камарг: снести голову
1. Энрике Валенса на том берегу
Очень странное выражение было на этом лице. Если лицо с такими чертами могло быть счастливым, то, наверное, это было выражение счастья, но человек не двигался и не дышал, то есть был мертв, и уточнить у него насчет счастья не было никакой возможности. Старик Энрике Валенса подумал было, что ему мерещится и что виноват низкий прибрежный туман, пришедший с междузе`много моря и накрывший столь знакомую рыбаку грань между небом, водой и землей. Но он был слишком стар, опытен и знал: в прибрежном тумане мерещится не только морок – существуют там вещи слишком опасные, чтоб им позволены были четкие очертания.
Энрике подтащил лодку к камням, удовлетворенно кивнул, узнав берег (а подумал-то, что заблудился в тумане), накинул веревку на камень и пошел к мертвому. Сел возле него и, тихо мыча старинную рыбацкую о волне, буре и парусе, принялся смотреть. Руки человека были сложены крест-накрест на груди, а ладони подняты к плечам и сомкнуты, как будто он сжимал в них что-то: свиток и жезл, плеть или рукоять кинжала… Энрике загляделся, раздумывая: может ли мертвый сжимать руки или все-таки успевает расслабиться? Человек не помогал найти ответ: лицо его было совершенно безмятежным. Да, понял Энрике: не счастье то было – безмятежность.