Всё, что осталось. Записки патологоанатома и судебного антрополога
Шрифт:
Даже на пикник с сандвичами на бережке Морей-Ферта дядя Вилли явился нарядным, словно собирался в церковь: в своем костюме и идеально начищенных ботинках. Разложив легкое складное кресло из металлических трубок, и установив его на мягком песке, мы посоветовали Вилли передохнуть в тенечке, пока мы будем расстилать на пляже покрывала и распаковывать ланч. Пока мы возились с провизией – мама, как обычно, наготовила еды на целый батальон, – у нас за спиной вдруг раздался взрыв смеха. Дядя Вилли кое-как уселся в шаткое кресло, но, когда его вес надавил на легкий каркас, оно начало погружаться в песок. Словно капитан тонущего корабля, который вот-вот поглотят волны, дядя поднял руку в прощальном салюте и держал ее так до
Он даже умер так, что наверняка бы посмеялся над своей смертью, окажись у него такая возможность. В одно из воскресений, за обедом у нас дома, он просто упал на стол, словно внезапно заснул. У него произошел разрыв аневризмы, приведший – как чаще всего бывает – к мгновенной безболезненной смерти, которая тем не менее повергла в полнейший шок мою достаточно чувствительную и эмоциональную мать. Мгновение назад он, как обычно, смеялся и шутил, а в следующее уже умер. К несчастью для дяди Вилли – и для маминой любимой скатерти – упал он не особенно изящно, лицом вперед, прямо в тарелку с томатным супом. Похоже, даже в смерти дядя сохранил свое обычное чувство юмора.
И вот теперь мы все, родственники и друзья, объединившись в скорби, собрались в похоронной конторе, чтобы проводить последнего представителя старшего поколения семьи. Но сначала мне предстояло сделать глубокий вдох, вспомнить, что я уже большая девочка, сделать то, что велел мне отец, и оказать дяде Вилли последнюю услугу: проверить, все ли у него «в порядке».
Мне кажется, любой человек, увидев мертвое тело кого-то близкого, постарается сделать паузу и вспомнить, каким тот был при жизни, а потом будет держаться за свои воспоминания, чтобы не позволить печальному зрелищу затмить его образ. Вилли был добрым и душевным, с огромной волей к жизни. Я никогда не слышала, чтобы он кого-то осуждал или на что-нибудь жаловался. Он позволял мне делать от своего имени ставки на бегах, водил в кондитерские, разрешал мыть с ним машины – в общем, привносил радость в мою детскую жизнь. Единственное, о чем я жалела, так это о том, что уже не смогу узнать его лучше, сама став взрослой.
Я до сих пор помню приглушенное освещение в траурном зале, негромкую печальную музыку, лившуюся из колонок, аромат цветов и легкий намек на запах дезинфицирующего раствора. Деревянный гроб стоял на катафалке прямо по центру, окруженный венками, с открытой крышкой, которую предстояло заколотить, чтобы он навек упокоился с миром.
Потрясенная, я внезапно совершенно ясно осознала всю невероятность поручения, данного мне отцом. Человека в гробу не похоронят до тех пор, пока я все не проверю! Дядю Вилли надо осмотреть. Я ощущала, что мне доверили важнейшую миссию, и потому страшно переживала. Я и сама не знала, готова ли к такому и как это на меня повлияет.
Я подошла к гробу, слыша стук сердца, отдававшийся в ушах, и заглянула внутрь. Там лежал не дядя Вилли. Кто-то другой. Я судорожно глотнула воздух. В складках белой ткани покоился какой-то маленький человечек с мраморно-белым лицом, слегка замаскированным тоном. Не было румяных щек, привычных морщинок вокруг глаз, губы посинели, и – что самое невероятное – он молчал! На нем, правда, был надет парадный костюм дяди Вилли, тот самый, для похорон, но сама его сущность исчезла, оставив лишь легкий физический след на оболочке, в которой некогда обитала эта громадная личность. В тот день я поняла, что когда жизнь покидает сосуд, который служит нам с рождения до смерти, на земле остается даже не тело, а просто эхо – или тень.
Конечно, в гробу был дядя Вилли – по крайней мере, то, что от него осталось. Просто он был совсем не похож на себя. Тот момент неоднократно возникал у меня в памяти, когда я наблюдала за родственниками жертв массовых катастроф, которые проходили по рядам мертвых тел, лежавших на земле, в поисках знакомого лица, которое они так стремились – или, наоборот, боялись, – там увидеть. Помню, многие мои коллеги не верили, что человек может не узнать своего ближайшего родственника. Но, по собственному опыту взаимодействия со смертью, я могу сказать, что мертвые, даже те, кого вы прекрасно знаете, выглядят совсем не так, как живые. Перемены, которые со смертью происходят во внешности человека, гораздо более глубокие, чем те, что вызываются просто прекращением поступления крови и падением давления, расслаблением мышц и окончательным отключением мозга. Утрачивается что-то необъяснимое, как бы оно не называлось – душа, личность, или просто жизнь.
Мертвые выглядят совсем не так, как актеры, изображающие мертвецов в фильмах, которые просто лежат, словно в глубоком сне. Пропадает нечто, что при жизни помогало нам их узнавать. Конечно, здесь есть и простое объяснение – раньше мы никогда не видели их мертвыми. Быть мертвым – это совсем не то, что спать или лежать неподвижно.
В тот момент я не могла понять, почему не узнала дядю Вилли, и из-за этого сильно разволновалась. Его внешность не исказили ни жестокие обстоятельства смерти, ни разложение. Его смерть вовсе не была жестокой, и произошла она каких-то три дня назад, за маминым супом – в Шотландии не принято тянуть с похоронами.
Я понимала, что в таком крошечном городке как Инвернесс, где Вилли, как и моих родителей, все прекрасно знали, никто не мог перепутать труп, не говоря уже о том, чтобы намеренно поменять покойников или сделать с телом что-то незаконное. Он здесь родился, вырос, женился и теперь умер. Распорядитель похорон был одним из наших родных – он бы точно ничего подобного не допустил. Естественно, передо мной лежал Вилли. Но все равно, хотя рассудком я это понимала, разница между тем, каким он был при жизни и как выглядел теперь, после смерти, меня потрясла.
Избавившись от последних сомнений, я вдруг осознала, какой покой царит в траурном зале. Молчание в помещении, где находится покойный, отличается от обычной тишины. В зале царило спокойствие, и мои опасения относительно того, что я сильно испугаюсь, начали потихоньку отступать. Поняв, что дядя Вилли, которого я знала, действительно умер, я смогла по-другому взглянуть на его тело, хотя и понимала, что не смогу отнестись к нему так же, как к безымянным трупам в анатомическом театре. Их я знала только на одном уровне, как мертвые тела, а Вилли существовал для меня сразу на двух: в настоящем, как физическое тело передо мной в гробу, и в прошлом, в моей памяти, как живой человек. Эти две его ипостаси не совпадали между собой и не могли совпадать – потому что были совершенно разными. Я помнила живого Вилли, а в гробу видела просто мертвое тело.
Предполагалось, что я быстренько загляну в гроб, чтобы убедиться, что там действительно мой двоюродный дед, что у него все в порядке с одеждой, и он – как всегда хотел, – выглядит в этот момент достойно. Однако в своем юношеском стремлении сделать все идеально, я зашла слишком далеко. По сути, я ударилась в дотошность, достойную Летающего цирка Монти Пайтона. Вот только никаких мертвых попугаев там не было – только бедный старый дядюшка Вилли.
Если бы кто-нибудь из служащих похоронного бюро вошел в тот миг в зал, он наверняка бы усомнился в моем психическом здоровье, и меня, скорее всего, удалили бы из здания, обвинив в нарушении покоя мертвых. Я совершенно уверена, что ни одно другое тело в истории этого почтенного шотландского похоронного дома перед тем, как покинуть его пределы, не подвергалось столь доскональной проверке.