Все дело в деньгах

По вечерам я играю на пианино в баре у Расти.

И вот однажды там появилась Рима Маршалл.

Она вошла в бар в один непогожий вечер. Дождь гулко барабанил по жестяной крыше, и где-то вдали рокотал гром.

В баре в тот вечер было всего двое посетителей, постоянных клиентов, сидевших у стойки. Расти, хозяин бара, чтобы чем-то заняться, протирал бокалы за стойкой. В углу

Сидя спиной к входу, я наигрывал ноктюрн Шопена и не заметил, как она вошла. Расти потом рассказал мне, что она появилась где-то без двадцати девять и была такая мокрая, что вода буквально потоком стекала с ее одежды и волос. Она села за столик, который был у меня за спиной, справа.

Обычно Расти не приветствовал, когда к нему заходили одинокие молодые женщины, и старался, чтобы они долго не засиживались, но в тот вечер бар был почти пуст, а на улице лил такой проливной дождь, что даже утка могла утонуть в потоке воды. И Расти не стал возражать.

Она заказала колу, закурила и, уперев локти в стол, мрачно уставилась на посетителей у стойки.

Она пробыла в баре не больше десяти минут, когда началось все это. Внезапно дверь распахнулась, и в бар вошел мужчина. Сначала он, шатаясь, как матрос на палубе во время шторма, ринулся к стойке, затем резко остановился.

И тут раздался ее крик. Я не сразу понял, что происходит, повернулся на крутящемся стуле и тут увидел их обоих.

До сих пор помню ее такой, какой увидел тогда. На вид лет восемнадцать. Волосы блестящие, серебристого оттенка, широко расставленные большие глаза – кобальтово-голубого цвета. Одета в красный свитерок, облегающий грудь, и очень узкие черные брюки. Вся какая-то неухоженная, потрепанная, как будто привычные достижения цивилизации ей недоступны. Рядом с ней на стуле лежал ее плащ, который уже пора было выбрасывать на помойку, на рукаве виднелась большая дыра.

Если бы я увидел ее в обычном, спокойном состоянии, я, пожалуй, посчитал бы ее довольно красивой. Голливуд наводнен такими смазливыми девочками, которые приезжают со всей страны в надежде пробиться на какую-нибудь киностудию и готовы взяться за любую работу, лишь бы их заметили.

Однако в тот момент до спокойствия ей было далеко. Ужас искажал ее лицо – видеть это было невозможно. Рот, широко раскрытый в нескончаемом крике, зиял на лице, как черная дыра. Она вся вжалась в стену, словно обезумевшее животное, в минуту опасности пытающееся спрятаться в нору. Ополоумев от страха, она скребла ногтями по стене, как будто пыталась выбраться наружу, и от этого звука мороз шел по коже.

Вошедший был воплощением ночного кошмара. На вид ему было года двадцать четыре, низкого роста, щуплый. Его худое лицо с острыми крысиными чертами было цвета холодного бараньего жира. Черные длинные волосы, намокшие под дождем, прилипли к черепу и висели вдоль лица унылыми прядями. Но самым страшным в его облике были глаза. Зрачки расширены до предела, почти скрывая радужную оболочку, так что поначалу мне даже показалось, что он слепой. Но нет, он был не слепой. Он смотрел прямо на орущую от ужаса девушку, и взгляд его был страшен.

На нем был поношенный синий костюм, грязная рубашка и черный галстук, больше похожий на шнурок от ботинка. Одежда его насквозь промокла, из отворотов брюк на пол натекли две небольшие лужи. Не двигаясь, он стоял три или четыре секунды, глядя на Риму, и вдруг его тонкие бескровные губы раздвинулись и послышалось какое-то свистящее змеиное шипение.

Расти, посетители у стойки и я смотрели на него, словно онемев.

Он запустил правую руку в карман брюк и вытащил оттуда зловещего вида складной нож. Что-то щелкнуло, и в его руке блеснуло тонкое длинное лезвие. Зажав нож в руке, он двинулся прямо к девушке. Его движения напоминали паучьи – он передвигался быстро и как-то боком. Змеиное шипение стало громче.

– Эй ты! – крикнул ему Расти. – Брось немедленно нож!

Однако сам благоразумно остался стоять за стойкой. Двое пьянчуг сидели, раскрыв рты, на своих табуретах у стойки. Сэм, с посеревшим от страха лицом, заполз под стол и не показывался оттуда. Оставался я.

Связываться с ненормальным, да еще вооруженным ножом – очень опасная затея, но не мог же я сидеть сложа руки и смотреть, как на моих глазах зарежут девушку. А он именно это и собирался сделать. Я отшвырнул ногой стул и бросился ему наперерез.

Рима уже перестала кричать. Она перевернула стол, загородив им проход в свой угол, и теперь стояла, вцепившись в него обеими руками, с немым ужасом глядя на приближающегося убийцу.

Все произошло за какие-нибудь пять секунд. Я оказался возле него в тот момент, когда он уже почти дошел до Римы. Меня он словно не замечал. Он смотрел только на нее, и эта его исступленная сосредоточенность приводила в ужас. Все случилось в один миг: я ударил его в висок, а в его руке сверкнул нож.

Я бил второпях, и удар получился смазанным, зато за ним стоял весь мой вес. Но я опоздал. Нож рассек ей руку. Я видел, как рукав ее свитера начал темнеть. Она сползла по стене и рухнула на пол, скрывшись за столом.

Я увидел это краем глаза. Все мое внимание было направлено на него. Он пошатнулся, сделал несколько шагов назад, но удержался на ногах и, как только обрел равновесие, опять ринулся к ней, будто меня здесь не было. Его страшные, слепые совиные глаза не мигая смотрели вперед.

Когда он уже был рядом со столом, за которым лежала она, я собрал все силы и на этот раз ударил его по-настоящему. Кулак врезался ему в челюсть, что-то хрустнуло, он подлетел вверх и, распластавшись, упал на пол.

Он лежал, оглушенный ударом, по-прежнему крепко сжимая нож, который теперь был в крови. Я прыгнул и всем своим весом наступил ему на запястье. Мне пришлось проделать это дважды, прежде чем он разжал руку и выпустил нож. Я наклонился, схватил нож и бросил его в дальний угол.

Озверев, со своим змеиным шипением, он рывком вскочил на ноги и бросился ко мне. Не успел я поднять руку для защиты, как он прыгнул и вцепился в меня, раздирая ногтями лицо и пытаясь зубами перегрызть мне горло.