Все демоны моего мужа
Шрифт:
— Важная вещь.
— Скажи, что это за вещь? Не могу понять, что ты имеешь в виду?
— Важная, я же сказал. Обыскал твою одежду. Её с тобой сейчас нет.
Я задохнулась от возмущения:
— Какое право....
— Все равно не мог оставить тебя так. Мокрую. У тебя жар уже начинался.
Шаэль пожал плечами, и вдруг неожиданно хитро подмигнул мне:
— Вот заодно и получилось.
Я бы хотела и дальше возмущаться и призывать к совести, но тут же поняла, что он был прав, и благоразумнее все-таки с моей стороны замять назревающий во мне скандал. И тогда тут
— А эти вещи, которые на мне, они чьи?
— Мамины, — как-то особенно нежно протянул Шаэль. — Мамины....
Повторил он, и в глазах его затуманилась печаль. Это я так сразу подумала строчку из какой-то песни про то, как затуманилась печаль в глазах. Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что о маме лучше не спрашивать.
— А ты живешь здесь? Давно? Один? — любопытство прямо на глазах губило меня, как кошку, но я уже не могла остановиться.
— Хватит вопросов, — следуя моим предчувствиям, отрезал твердо Шаэль. — На сегодня хватит.
Тут мой взгляд упал на коробку с остатками торта и свежераспечатанную пачку чая. Странная мысль просто пронзила меня. И это же было на поверхности!
— А как ты попал в магазин, если там завал? Значит, можно его как-то обойти? Может, я сейчас смогу? Нога-то болит гораздо меньше.
Словно в доказательство этому, я повертела ступней, с которой уже начал спадать отек. Было ещё больно, конечно, но я мужественно улыбалась, стараясь показать, что у меня все в порядке.
— Нет, — сказал Шаэль, чуть запнувшись. — Это совсем в другой стороне. Ты не сможешь пройти. Никто не сможет.
— Почему?
— Никто не должен знать, — сказал мой визави и тут же осекся, словно выдал страшную государственную тайну. Он помолчал ещё немного и повторил:
— Никто не должен знать.
Шаэль вообще, судя по всему, очень любил повторять сказанные им же фразы. Словно прислушивался к звучанию своего голоса и любовался: «Ай, как здорово получилось!».
Сначала меня эта его особенность цепляла, затем я даже привыкла к ней. Так как мне пришлось остаться не по своей воле в гостях у странного парня на несколько дней, а говорить мне было здесь больше не с кем, пришлось получать удовольствие от бесед даже с таким мало и странно говорящим типом. Тем более, что он появлялся не так уж и часто. Обычно приходил к обеду, кормил меня, смотрел уже вполне сносно выглядящую ногу, приносил какие-то необходимые мне вещи, иногда варил кашу или картошку и заставлял меня есть, затем опять уходил, когда совсем темнело. Иногда, но очень редко, он оставался на ночь, выкатывал из-под комода что-то вроде матрасика, расстилал его в углу, ложился и затихал.
Несмотря на то, что мне по всем приметам должно было быть невообразимо скучно в этом чаще всего пустом доме, я как-то научилась даже наслаждаться спокойствием, одиночеством и тишиной. Выходила осторожно на крыльцо, ступени которого терялись где-то внизу, в зарослях то ли кустов, то ли низкорослых деревьев, садилась прямо прогретые к полудню доски пола и всматривалась в такие близкие здесь облака. Иногда мне казалось, что я могу при желании дотронуться до них рукой, но мне было лень вставать с теплых досок, и все сидела в блаженном ни о чем не думанье. Словно постигала какую-то древнюю буддийскую истину, растворялась в окружающем мире, не вычленяя себя из него. Я была и этим небом, и этими облаками, и ветром, и вековыми кряжистыми и солидными деревьями, и в то же время сама собой.
Иногда мне казалось, что домик этот вовсе не домик, а часть чего-то большего, что скрывается за той его стеной, которая подпирает скалу. Но изнутри стена была, как стена, а снаружи я никак не могла обойти дом, тем более по практически отвесному и даже на вид очень скользкому и непролазному через густые заросли леса пути.
Когда мое передвижение по пока небольшому периметру перестало причинять острую боль, я попробовала сделать что-нибудь полезное по дому, но здесь все было устроено так рационально и правильно, что вскоре оставила эти попытки.
Конечно же, я пробовала поговорить с Шаэлем всякий раз, когда он появлялся в доме. Но отвечал он, как правило, односложно. Казалось, что все, что мог, он выдал в день обвала, и теперь ему просто больше нечего сказать. Кто он? Откуда? Что тут делает? Это мне оставалось непонятным все время невольного пребывания у него в доме. Я была вполне уверена, что это именно он трубил в рог той ночью, что он так или иначе связан с легендой о волке Аштарака, но на прямые вопросы он не отвечал, а на все мои хитрости просто не поддавался.
Дня четыре спустя после нашего совместного поедания тортика, он вернулся домой в окровавленной одежде, хотя тщательно прятал это от меня, я заметила, что он ранен. Когда я неуклюже кинулась к нему, чтобы помочь, он отстранился, отвел мою руку, схватил остатки простыни, которую разорвал на бинты для меня, и скрылся на веранде. Я слышала звуки воды, очевидно, он промывал рану, затем наступили несколько минут полнейшей тишины, после чего Шаэль, чуть побледневший, но уже в чистом и без признаков крови на одежде зашел в комнату.
— Кто это?
Видимо, в моем голосе прозвучал такой неприкрытый ужас, что он соизволил мне все-таки ответить:
— Шакалы.
— Разве они нападают на людей? — удивленно и все так же испуганно спросила я.
— Вообще-то, на людей могут тоже. — Чуть подумав, ответил Шаэль. — Но в этот раз на осликов. Они не оставили этой мысли.
— Ослики погибли? — мне стало плохо, и очевидно я позеленела.
— Нет. — Выдавил из себя раненный герой. — Они испуганы, но не пострадали. Хотя могли.
Я хотела спросить его ещё о чем-нибудь, хоть о чем, лишь бы он не молчал, как всегда, но он уже полез за матрасиком. Видимо, ему действительно было плохо и очень хотелось прилечь. Я кинулась тащить Шаэля на его законную кровать, но он твердо сказал «Нет». И опять завалился на пол в углу. К утру на белой футболке проступила и засохла кровь, и я поняла, что у него была содрана кожа на боку. Тем не менее, это не остановило его, и чуть придя в себя, Шаэль опять отправился куда-то, оставив меня совершенно одну. Но с пакетиками «Доширака». «Никакой солидарности двух раненых людей», — с обидой подумала я тогда.