Все детали этого путешествия
Шрифт:
В одиннадцать часов вечера я вместе со своей группой вышел из Каирского аэропорта на ярко освещённую фонарями площадь, уставленную разноцветными автобусами и автомашинами всех на свете марок. Здесь было тепло. Шел за всеми к ждущему в отдалении автобусу сквозь фантастическую толпу прохожих. Куда-то шествовали высокие темнокожие мужчины в длинных белых платьях и накинутых на плечи пиджаках, за ними семенили укутанные в платки черноглазые женщины, тоже в широких платьях и стоптанных тапочках. Прошел стройный, как газель, негр. Лопоча, проплыла стайка японцев.
Вслед за Сашей,
— Здравствуйте, с прибытием в Египет! — сказала стоящая у раскрытых дверей женщина-гид. Меня поразило и то, что она говорит без акцента, и её чернявое лицо вульгарной бестии. — Меня зовут Нина. Будем знакомы!
Одним из последних я поднялся в салон. И мы поехали через центр Каира в его пригород на другой стороне Нила — в Гизу.
Столица Египта уже засыпала. Только громадные копии сфинксов и статуй фараонов попадались посреди широкого пустынного проспекта, да финиковые пальмы шевелили под ночным ветерком широкими веерами.
Наконец миновали один длинный мост, другой и узкой улочкой подъехали к зажатой между домами гостинице со светящейся красным неоном надписью «Pharaons Hotel».
Еще через полчаса после суеты у стойки администратора — сдача паспортов, заполнение листков проживания — я вместе с Сашей поднялся лифтом на верхний восьмой этаж, прошёл коридором к двери с номером 804, и тут Саша, который кроме своего фотокофра и сумки нёс чужой чемодан, сказал:
— Сейчас отнесу им их вещи, а вы пока отпирайте.
И вручил ключ с большим медным брелоком в виде креста. Это был крест жизни, изображение которого я не раз видел в книгах, посвящённых Древнему Египту.
И этот ключ-крест, волшебным образом оказавшийся в руке, окончательно распахнул дверь в прошлое.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В то утро я, как всегда, собирался впритык, перед самым отъездом. За окном сеялся холодный октябрьский дождь. И в квартире было холодно — ещё не топили.
Кто его знает, какая погода будет там, на Черном море. На всякий случай я достал из шкафа пакетик с плавками, бросил в стоящую на кресле сумку. Потом аккуратно свернул пушистый, связанный из собачьей шерсти серый свитер, подаренный год назад больной, которую вылечил от мастопатии, только нагнулся уложить его в сумку — грянул отчётливый голос...
Еще не успело пройти замешательство, а голос уже с более властной интонацией ударил из центра головы, повторил: «Обрати внимание на все детали этого путешествия».
Теперь, одиннадцать лет спустя, вспоминая ночью в номере каирского отеля «Фараоны» это событие, я впервые заподозрил его связь с посещением монастыря.
Да, как раз за два дня до отъезда в ту командировку на Кавказ мне удалось побывать в одном из немногочисленных действующих монастырей Севера России.
Я приехал на междугородном автобусе. Стояли последние дни золотой осени, бабьего лета. У стен монастыря лепился городок, грязный и страшный. Жители его, похожие на бродяг, месили грязь между автостанцией, продмагом и водочным ларьком. У покосившихся чёрных изб на огородах среди увядающей картофельной ботвы дозревали кочаны капусты. Под светлым, холодным небом на берёзах трепыхались последние листочки.
Заранее купив обратный билет до Москвы на рейсовый автобус, который должен был пройти здесь через три часа, я стремительно шагал к монастырским воротам. Три часа, конечно, составляли ничтожно малый срок. Но я почему-то был уверен, что успею, прорвусь к старцу, задам свой единственный вопрос и получу ответ. Тем более что в боковом кармане куртки лежала бережно сложенная записка от священника, которого старец знал, любил, благословлял. Этот священник годом раньше крестил меня, был моим духовным отцом.
К тому времени у меня появилось множество знакомых, верящих в Бога. Двое из них, как и остальные, пользовались моим даром целительства, лечились у меня сами, присылали лечиться своих родственников, друзей. И при этом не упускали случая каждый раз с фанатичной яростью доказывать, что занятие это дурное, дьявольское. В глубине души я подозревал, что их ярость вызвана элементарной завистью — они не могли делать того, что делаю я. И не потому, что у них не было способностей. В скрытом виде дар целительства таится в каждом человеке без исключения. Как и иные фантастические свойства, не востребованные будничной жизнью. Семь лет занятий в лаборатории, ежедневные упражнения, непрестанный духовный поиск, которому нет конца, — это был труд, обрекающий на лишения... Мало кто хотел на него отважиться. «Стучите, — говорит Христос, — и вам отворят».
Эти фанатики однажды довели меня до слез. «Я же из сострадания, — оправдывался я, — с детства видеть не могу чужое горе, падаю в обморок, даже когда кому-нибудь делают укол. Если человеку больно, у меня сразу боль в том же месте, спазм...»
«Да не слушайте вы их, — утешал батюшка. — Если эти духовные лентяи так принципиальны, зачем они у вас лечатся? Гоните их от себя».
Но червь сомнения всё-таки грыз. Я знал: официально Русская Православная Церковь выступает категорически против целительства. И хотя батюшка говорил, что это ревность бессилия, что когда-то в первые века христианства при каждом храме был свой целитель, меня терзала совесть. Фанатики с пеной у рта доказывали: Бог посылает болезни за грех, и никто не смеет вмешиваться своими энергиями...
«Гоните их в шею! — повторил батюшка. — Пусть откроют Библию. Болезни и смерть вошли в мир после грехопадения, от дьявола, а не от Бога».
Наконец я, очевидно, настолько надоел духовному отцу со своими сомнениями, что, когда пришёл проститься за несколько дней перед командировкой на Кавказ, тот сказал: «На Севере, в монастыре живёт старец отец Николай — душа и совесть нашей Церкви. Ему очень много лет, сорок из них провёл на каторге, в тюрьмах. Между прочим, он человек с двумя университетскими образованиями — Сорбонна и Петербург. Я знаю, что сейчас он встал после болезни, начал принимать людей. Вот записка, езжайте немедля. Пока он не ушёл от нас в другой мир».