Все девочки взрослеют
Шрифт:
Полуправда — именно то, что нужно нам обоим. Он придержал передо мной дверь кофейни. Для меня мы заказали нечто замороженное и перемешанное, со взбитыми сливками и шоколадным сиропом, для него — эспрессо. Мы отнесли кофе на столик у окна. Я помахала Кевину, который припарковал машину прямо напротив. Дедушка положил в чашку сахар.
— Итак, — начал он, — что тебя привело в наш прекрасный город?
— Просто захотелось погулять. И заодно напомнить о своей бат-мицве. Официально. Я оставила приглашение
— Кристины, — коротко ответил дед.
Я думала, он еще что-нибудь добавит. Например, извинится за ее поведение и объяснит, что она больна или сошла с ума. Но он промолчал.
— Я впервые летела на самолете одна, — сообщила я.
Дед поднял брови.
— Неужели?
— Ну, я уже летала раньше. Но с родителями. Иногда мы летаем во Флориду, а еще я была в Калифорнии с мамой и тетей Элль…
Между его глаз прорезалась морщинка.
— Тетей…
— Люси. Она сменила имя.
Дед улыбнулся, сверкнув зубами.
— А манеру поведения она сменила?
— Что?
— Хотя вряд ли. — Он продолжал улыбаться. — Особых надежд она никогда не подавала. Твоя мать — другое дело.
Я опустила взгляд на кофе. Да как он смеет говорить, что тетя Элль не подавала надежд? Тетя Элль такая красивая!
Потом я снова посмотрела на деда. В нагрудном кармане его рубашки лежали сотовый телефон, пейджер и мятая пачка сигарет. «Сигареты? — удивилась я. — Разве врачи курят?»
Дед снял очки и потер переносицу двумя пальцами.
— Твоя мать — большая удача, — заметил он.
— Наверное, — отозвалась я.
— Как у нее дела?
— Хорошо.
— Всего лишь хорошо? — Дед положил очки на салфетницу. — «Хорошо» ничего не значит. Бесполезное слово.
У меня сжался желудок. Он имеет в виду, что я бесполезна?
— Мама занята! — выпалила я. — Очень занята.
— Неужели?
Судя по всему, ему скучно.
Я попыталась сменить тему.
— Итак… гм. Я почти закончила седьмой класс. Хожу в Академию Филадельфии. Знаешь такую?
— Погоди, — прервал меня дед.
Я следила за ним через окно. Он подошел к машине, достал из багажника альбом, вернулся и положил его на стол. Я сразу его узнала. Такие же фотоальбомы я разглядывала в «лишней комнате» бабушки Энн.
— Мне кажется, тебе будет интересно, — заявил он.
Дед открыл альбом на первой странице. Лысый младенец с широко открытым ртом, завернутый в розово-голубое одеяльце.
— Твоя мать, — пояснил он.
Затем перевернул страницу. Бабушка Энн улыбалась, баюкая лысого ребенка. Ее короткие волосы были каштановыми, а не седыми; кожа — гладкой.
Я уставилась на ребенка.
— Это тетя Элль? То есть тетя Люси?
— Нет. Кэндейс. — Дед постучал по фотографии пальцем. — Видишь, Энн еще не растолстела.
Я с трудом сглотнула.
— Тридцать фунтов с каждым ребенком, — сообщил он. — Хочешь верь, хочешь нет. Наверное хорошо, что твоя мать ограничилась одним.
— Да, — кивнула я, потому что дед ждал ответа. Я стучала ногой по полу, все быстрее и быстрее.
— У тебя наследственная склонность к набору веса, — наставительно произнес дед и оглядел меня налитыми кровью карими глазами. — Следи за собой.
Мне хотелось сказать, что я слежу за собой и что мать тоже следит: кормит меня только органической, натуральной, не содержащей гормонов едой. Мои обеды и перекусы — самые здоровые в школе, а лимонад я впервые попробовала в десять лет. Но я лишь помешала взбитые сливки соломинкой и сделала большой глоток.
Дед пожал плечами и перевернул страницу.
— Твоя мать, — указал он.
На ней был купальник с аппликацией лягушки на животе. Ее волосы были влажными и вились. Она бежала через лужайку с дождевальной установкой. На фоне снимка били струи воды. Мама улыбалась и перебирала пухлыми короткими ножками, гордо выпятив живот.
— Ей здесь четыре годика, в этом возрасте она уже знала все буквы. Я читал ей каждый вечер. Стихи. Шекспира. Каждый вечер.
— Очень мило, — пробормотала я.
Как же мне хотелось скорее сбежать! Я вспомнила кассету. Мужчины с добрым голосом, записавшего ее, больше нет. Я жестоко ошиблась, приехав сюда.
— Я научил ее читать. — Дед перевернул страницу.
Снова мама с тетей Элль. Сестры в комбинезонах стоят на коньках на ухабистой, рябой поверхности замерзшего пруда. Подо льдом проглядывает черная вода.
— Научил ее плавать.
Следующая страница. Снова бабушка Энн, растолстевшая и усталая, с нитями седины в волосах и очередным ребенком на руках. Дед быстро перевернул страницу. Наверное, на снимке дядя Джош.
— Научил ее всему, если уж на то пошло.
Передо мной мелькали фотографии: первые школьные дни, дни рождения, бар-мицвы. Вот школьный выпускной, на матери блестящая шапочка и мантия. Она стоит на трибуне, на лице свойственное ей выражение: угрюмое, робкое и пристыженное. В черной шапочке и мантии она выглядит еще толще.
Я поиграла соломинкой. Дед придвинул альбом ко мне.
— Посмотри, — велел он.
Я вернулась к началу, медленно пролистала страницы, пытаясь найти нечто общее, отражение своего лица в лицах родных. Стриженный наголо дядя Джош с удочкой. Снова мать, лежит перед камином и хмурится, глядя в книгу. Я поежилась — из-за кондиционера по коже бежали мурашки. В фотографиях не было ничего страшного, не считая того, что на них никто не старился. На страницах альбома, укрытых целлофаном, дети оставались детьми.