Все дозволено
Шрифт:
Пока мы ехали, я чуть было не пересказал эту историю Эду, но вовремя передумал. По-моему, не очень-то умно было со стороны Джо даже мне говорить об этом, бог знает, почему я его не выдал. А если проболтаюсь Эду, он может еще кому-нибудь передать – тоже полушутя, а там и до начальства дойдет.
Но я понимал, почему Джо не смог не рассказать свою историю хотя бы одному человеку, и был несколько польщен тем, что он выбрал именно меня. Я хочу сказать, что мы долгие годы были добрыми приятелями, жили по соседству, работали в одном участке, но когда человек доверяет
И какой! Додуматься войти в винную лавку в форме, вынуть пистолет и просто-напросто забрать все, что накопилось в кассе!
И ему это сошло, – кому придет в голову, что грабитель в форме полицейского действительно полицейский?
Пока я размышлял о «большом ограблении винной лавки», Эд дорулил до западной части Центрального парка и повернул на юг, по нужному нам адресу. Он не включал сирену: там, куда мы ехали, преступление уже совершено, преступники скрылись, и можно было не спешить. Хозяева сообщили о грабеже по требованию страховой компании, а мы наносили им визит потому, что они богаты.
Я люблю западную часть Центрального парка. С одной ее стороны расположен зеленый и шумящий парк, а с другой стоят жилые дома, полные богачей, купающихся в деньгах.
Мы поставили машину перед нужным нам домом. У дома был козырек и привратник – и то и другое мне понравилось. Поднимаясь в лифте, я сказал Эду:
– Опрос будешь вести ты, о'кей?
Я уже говорил Эду, что на меня действует погода, так что он, не задумываясь, ответил:
– Конечно.
Квартира, в которую мы направлялись, находилась на верхнем этаже. Впустила нас хозяйка, открыв дверь так, словно привыкла к подобным действиям. Ей было около сорока пяти, и она, это сразу бросалось в глаза, стремилась казаться более молодой с помощью всевозможных таблеток, диеты и упражнений. Она производила впечатление весьма состоятельной особы, но старой, как и ее квартира.
Женщина провела нас в гостиную, но не предложила сесть. Комната была очень красивой, вся в золотых и коричневых тонах, с высокими окнами в парк.
Эд говорил за нас обоих, а я бродил по комнате, представляя себе, как хорошо тут жить. Повсюду были безделушки и всякая всячина из мрамора, оникса и различных пород дерева…
Эд и женщина разговаривали возле окна, при этом их голоса, смутные и неразборчивые, казалось, были приглушены солнечным светом. Время от времени я прислушивался, но не мог разбудить в себе интерес. Меня интересовала комната, а не двое черномазых, которые побывали здесь.
В какой-то момент я услышал, как Эд спросил:
– Значит, они вошли через служебный вход?
– Да, – ответила хозяйка. Голос у нее был хрипловатый. – Они ударили мою служанку. Разбили ей рот, я отправила ее вниз, к своему доктору, но могу вызвать обратно, если вам нужно заявление.
– Возможно, позже, – кивнул Эд.
– Не понимаю, почему они ее ударили, – сказала женщина. – В конце концов, она ведь тоже черная.
– Затем они вошли сюда, правильно? – спросил Эд.
– Нет, они вообще сюда не входили, слава богу. Тут у меня несколько очень ценных вещей. Они прошли из кухни в спальню.
– А где были вы?
На стеклянном кофейном столике стояла лакированная деревянная коробочка, орнаментированная в восточном стиле. Я взял ее и открыл – в ней лежало с полдюжины сигарет. «Вирджиния-слимз». Дерево внутри коробки было теплого золотистого цвета, как импортное пиво.
– Я была в своем кабинете, – говорила тем временем женщина. – Он сообщается со спальней. Услышала, как они рыщут по комнате, и пошла к двери. А как только увидела их, то, конечно, сразу поняла, что они делают.
– Можете ли вы описать их?
– Честно говоря…
– Сколько стоит такая штучка? – спросил я. Женщина недоуменно посмотрела на меня.
– Извините, что вы сказали?
Я показал ей коробку в восточном стиле.
– Эта штука… За сколько ее можно было бы продать?
– Полагаю, – надменно произнесла она, – всего за тридцать семь сотен долларов. Меньше четырех тысяч.
– Вот это да! Четыре тысячи долларов за такую коробочку! Для того, чтобы держать в ней сигареты, – сказал я, главным образом про себя, и отвернулся, чтобы положить вещицу на кофейный столик.
За моей спиной женщина чуть раздраженно спросила у Эда:
– На чем мы остановились?
Я посмотрел на предметы, лежавшие на кофейном столике. Я был счастлив, что нахожусь рядом с ними. И просто не мог не улыбнуться…
Не знаю почему, по какой причине у меня было плохое настроение весь день. А началось все еще утром, едва я проснулся. Если бы Грейс не избегала меня, у нас произошла бы добрая старомодная ссора – в таком уж настроении я встал с постели.
Потом – эта машина, пробка, жара. Приятно было рассказать Тому о винной лавке, о том, что не давало мне покоя недели две; но вскоре после этого разговора настроение снова испортилось. Только теперь было на что отвлечься, потому что я продолжал думать о том ублюдке, уютно сидящем в своем «кадиллаке» с кондиционированным воздухом, – там, на скоростной магистрали в Лонг-Айленде этим утром… Я пожалел, что не оштрафовал его за что-нибудь, за что угодно, настолько ненавистна была даже мысль о том, что кому-то лучше, чем мне.
Обычно прогнать злобу помогает езда. Не такая, как на скоростной магистрали, когда поток автомобилей то и дело останавливается – отчего настроение только ухудшается, – а в обычной веренице машин, где я могу маневрировать, использовать все свои навыки водителя. Я сажусь за руль, развиваю скорость, обгоняю несколько такси и очень скоро начинаю чувствовать себя немного лучше. Поэтому я и вызвался вести машину сегодня, а мой партнер Пол Голберг только пожал плечами и сказал, что его это устраивает. О причине я прекрасно знал: у него не было любви к машинам, у этого Пола. Он предпочел бы, чтобы я все время сидел за рулем и ему ничто не мешало бы жевать резинку. Я еще не видел никого в своей жизни, кто жевал бы так много резинки.