Все дозволено
Шрифт:
Я подводил Лэмбета к дверце, чтобы впихнуть его в машину, когда кто-то похлопал меня по локтю и женский голос произнес:
– Офицер!
Я оглянулся и увидел пожилую женщину-туристку в красно-белом цветастом платье и с соломенной сумочкой. Вид у нее был сердитый.
– Вы абсолютно уверены, что было необходимо прибегать к насилию? – спросила она.
Друзья Лэмбета могли появиться в любую минуту.
– Не знаю, леди, – ответил я. – Я иначе не умею.
Затем я пинком усадил Лэмбета в машину
Эд закрыл за мной дверцу и сел за руль. Мы отъехали в тот момент, когда дверь кафе распахнулась и начали выбегать люди.
Лэмбет скорчился на правой стороне заднего сиденья, словно побитый пес. Я усадил его как следует. Он выглядел ошарашенным и что-то бормотал, но я не мог разобрать, что.
– Том! – произнес Эд. – Похоже, в твоем досье появится еще одна жалоба.
Я посмотрел на него: он показывал в зеркало заднего вида – там, очевидно, что-то происходило.
– Почему? – спросил я.
– Она записывает номер нашей машины.
– А я скажу, что виноват ты.
Эд хмыкнул, мы свернули за угол и направились в город.
Когда проехали пару кварталов, Лэмбет вдруг сказал:
– У меня болят руки, приятель.
Я внимательно посмотрел на него. Он пришел в себя и теперь явно мыслил логично. Простуда так быстро не проходит.
– Не суй в них иголки, – посоветовал я.
– При таких наручниках, приятель, – возразил он, – мне и дыхнуть больно.
– Извини, – сказал я.
– Может быть, снимете?
– В участке.
– Если я дам слово чести, что не попытаюсь…
Я рассмеялся ему в лицо:
– Забудь об этом.
Он злобно глянул на меня, а потом печально улыбнулся.
– Правильно. Ни у кого здесь нет больше чести, правда?
– Судя по тому, как я искал ее в последний раз, нет.
Секунд тридцать или около того он извивался и наконец нашел более удобное положение: перестал двигаться, вздохнул успокоенно и стал смотреть на город, проносящийся за окнами.
Я тоже успокоился, но не очень. Мы ехали без сирены и мигалки в зеленой машине без опознавательных знаков и поэтому двигались в общем потоке. Если нет особой причины поднимать шум, этого лучше не делать. Однако нам регулярно приходилось останавливаться у светофоров, и я не хотел, чтобы Лэмбет внезапно решил выпрыгнуть из машины и сбежать в наручниках Эда. Дверь была заперта, арестованный казался спокойным, но тем не менее я не ослаблял внимания.
Понаблюдав минуты три-четыре мир за окном, Лэмбет вздохнул, посмотрел на меня и сказал:
– Я готов уйти из этого города, приятель.
Мне стало смешно.
– Твое желание сбудется – пообещал я. – Вероятно, пройдет лет десять, прежде чем ты снова увидишь Нью-Йорк.
Он кивнул, как бы соглашаясь.
– Понимаю, – бросил он отрывисто. Затем, после паузы, попросил: – Скажи мне кое-что, приятель. Выскажи свое мнение по вопросу, который меня волнует.
– Коли смогу.
– Что ты скажешь, какое наказание страшнее: быть высланным из этого города или остаться в нем?
– Это ты мне скажи, – ответил я. – Почему ты оставался здесь до тех пор, пока не попал в переплет?
Он пожал плечами:
– А почему ты живешь здесь, приятель?
– У нас слишком разный подход к делу.
– Никто из нас не начал с грязи, приятель, – гнул свое Лэмбет. – Мы все вышли в путь детьми, невинными и чистыми.
– Однажды, – зло заметил я, – парень, очень похожий на тебя, тоже много болтал и еще показал мне фотографию своей матери. А пока я смотрел на нее, он попытался выхватить у меня револьвер.
Лэмбет широко улыбнулся, он был в восторге.
– Ты останешься в этом городе, приятель, – сказал он. – Тебе нравится то, что он с тобой делает.
Женщина спокойно спускалась по лестнице. Из широкого пореза на правой руке у нее текла кровь: она была размазана по всему ее лицу, покрывала руки и одежду – отчасти ее собственная кровь, отчасти мужа. Мне думается, что женщина была в состоянии легкого шока. Но когда вышла из парадной двери, посмотрела на ведущие к тротуару ступеньки и увидела толпу глазеющих на нее людей, она взбесилась. Начала кричать, сопротивляться, брыкаться, и было чертовски трудно снять ее со ступенек на тротуар, особенно потому, что из-за крови она была скользкой, как рыба…
Ситуация мне совсем не нравилась. Двое белых полицейских в форме тащат окровавленную черную женщину по ступеням на глазах у толпы в Гарлеме. Мне это нисколько не нравилось, и, судя по выражению лица Пола, ему тоже.
– Отпустите меня! – кричала женщина. – Отпустите меня! Он первый меня порезал, отпустите меня!
И наконец, когда мы добрались до конца спуска, мне удалось услышать сквозь ее вопли звук приближающейся сирены. Это была машина «скорой помощи».
Мы добрались до тротуара как раз в тот момент, когда «скорая помощь» остановилась у бордюра. Толпа пока что не вмешивалась, уступая нам дорогу. Женщина извивалась и вертелась как угорь, длинный черный угорь, покрытый кровью и пронзительно визжащий…
Машина «скорой помощи» оказалась старым фургоном коробчатого типа, и в ней было четыре человека в белых халатах – два спереди и два сзади. Все четверо выскочили из машины и побежали к нам. Один из них сказал:
– Все в порядке, мы приняли ее.
Другой обратился к женщине:
– Пошли, душенька, давай полечим твою ручку.
Белые халаты, очевидно, несколько образумили женщину, потому что она сменила пластинку и начала вопить:
– Я хочу своего доктора. Отвезите меня к моему доктору!