Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
Она хотела было велеть подать кофе, но остановилась, задумавшись над давно занимавшим ее парадоксом:, насколько фримены в своих сиетчах жили лучше, чем пеоны грабенов; а с другой стороны, во время хаджров в Пустыне фрименам приходится выносить куда больше, чем любому из рабов Харконненов…
Занавеси подле нее раздвинулись, в образовавшуюся щель просунулась темная рука, поставила на столик чашку и исчезла. От чашки поднимался аромат кофе, щедро сдобренного Пряностью.
С праздничного стола – подумала Джессика.
Она взяла чашку и принялась прихлебывать из нее, улыбаясь. В каком другом обществе во всей известной Вселенной, спросила она себя, мог бы некто, занимающий столь же заметное положение, без опаски пить неизвестно кем приготовленный и неизвестно кем поданный напиток? Теперь-то я, конечно, могла бы изменить внутри себя любой яд. Но подавший мне кофе об этом не знает!
Она допила кофе. Горячий, вкусный напиток придав ей сил и бодрости.
И еще, подумала она. – Ну в каком еще обществе так непринужденно и естественно оберегали бы ее покой и уединение – даритель лишь подал подарок, а сам и не показался! И сам подарок был послан ей с любовью и уважением – и лишь с крошечной толикой страха.
Да, и еще одна сторона случившегося. Стоило ей подумать о кофе, и он тут как туг. Но телепатия здесь ни при чем. Это все – «тау», единство общины сиетча, компенсация за то, что Пряность – пусть слабый, но все-таки яд. Большинству было недоступно просветление, сошедшее на нее благодаря Пряности; их этому не учили и к этому не готовили. Их разум отвергал то, что не мог понять. Но все же зачастую община вела себя как единый организм и ощущала себя таковым.
Мысль о «совпадениях» им даже в голову не приходила.
Прошел ли Пауль испытание в песках? – снова спросила себя Джессика. Удалось ли ему? Он должен суметь, но даже с лучшим может произойти несчастный случай. На то он и случай…
Как же трудно – ждать!
Главное – это скука. Ждешь, ждешь… и постепенно тебя одолевает скука ожидания!
А ожидание занимало в их жизни немало места.
Мы здесь уже больше двух лет, думала она, и придется ждать по крайней мере еще вдвое дольше, прежде чем мы сможем попытаться отбить Арракис у харконненского управителя. У Мудир-Нахъя. У Зверя Раббана.
– Преподобная?..
Голос за занавесью принадлежал Харе,-второй женщине дома Пауля.
– Да, Хара, войди.
Занавеси раздвинулись, Хара скользнула внутрь. На ней были сандалий для ношения в сиетче и красно-желтый халат с короткими, открывавшими руки почти до плеч рукавами. Черные волосы разделены посередине пробором, гладко зачесаны назад и смазаны маслом – точно надкрылья какого-то жука. Хищное, словно вытянутое вперед лицо напряженно нахмурено.
За ней вошла Алия – девочка чуть старше двух лет. :% Увидев дочь, Джессика, как часто бывало, поразилась сходству Алии с Паулем в том же возрасте: тот же серьезный, вопросительный взгляд, те же темные волосы, тот же упрямый рот. Но были и отличия – из-за них большинству взрослых становилось не по себе в присутствии
Алии. Девчушка-малышка, не так давно начавшая даже ходить, вела себя со взрослым спокойствием и уверенностью. Взрослых шокировало, когда она смеялась над тонкой игрой слов, двусмысленными каламбурами, которыми перебрасывались мужчины и женщины. А иногда Алия своим шепелявым голоском, не всегда внятным из-за неокрепшего еще мягкого нёба, вставляла такие лукавые замечания, которые подразумевали жизненный опыт отнюдь не двухлетнего младенца…
Хара, не без раздражения вздохнув, тяжело опустилась на подушки, исподлобья взглянула на девочку.
– Алия, подойди, – поманила Джессика дочь.
Та подошла к матери, тоже села на подушку, ухватила ее руку. Телесный контакт, как всегда, восстановил и контакт сознаний, существовавший между ними еще до рождения Алии. То были не общие мысли у обеих, не ТП – хотя и такое случалось, если Алия прикасалась к матери в момент, когда Джессика преобразовывала меланжевый яд для церемоний. Но это – это было нечто большее, непосредственное восприятие другой живой искры, острое чувство единства на уровне нервной системы, делавшее их и эмоционально единым целым.
Джессика в формальной манере, подобающей в обращении с домашними ее сына, обратилась к Харе:
– Субах-уль-кахар, Хара, – как чувствуешь ты себя этой ночью?
В том же традиционно формальном ключе та ответила:
– Субах-ун-нар – у меня все в порядке в эту ночь. Она произнесла приветственную формулу почти без выражения и снова вздохнула.
Джессика почувствовала, что Алия смеется про себя.
– Гханима моего брата мною недовольна, – объяснили она, слегка Шепелявя.
Джессика, разумеется, не могла не отметить, что Алия назвала Хару «гханима». Так у фрименов назывался добытый в бою трофей, причем обычно такой предмет, который более не использовался по первоначальному, прямому назначению, – так, безделушка и на память о победе, к примеру, наконечник копья, подвешенный к занавеске в качестве грузика.
Хара метнула на девочку сердитый взгляд:
– Не нужно меня оскорблять, дитя. Я свое место помню.
– И что ты на этот раз натворила, Алия? – спросила Джессика.
За нее ответила Хара:
– Сегодня она не только отказалась играть с другими детьми, но и влезла, куда..
– Я спряталась за занавеской и смотрела нахождение ребенка Субийи,.– объясняла Алия. – Это-мальчик. Он все кричал, кричал… Ну у него и легкие! Ну и когда я увидела, что он покричал достаточно.
– Она подошла и коснулась его! – возмущенно сказала Хара. – И он замолчал, а ведь всякий знает, что фрименский ребенок должен как следует выкричаться, если он в сиетче, – потому что он больше не должен будет кричать или плакать, чтобы не выдать нас во время хаджра.
– А он и выкричался, – сообщила Алия. – Я только хотела прикоснуться к его искорке… ну, к жизни. Только и всего. А когда он ощутил меня, он больше не хотел плакать.
– Разговоров прибавится, – пробурчала Хара.
– Но ребенок Субийи здоров? – спросила Джессика. Она видела, что Хара чем-то сильно встревожена.
– Здоровее не бывает, – ответила Хара. – И все знают, что Алия ему не повредила. И, в общем, не рассердились, что она его трогала. Тут другое… – Хара пожала плечами.