Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
Айдахо нахмурился.
Губы Монео искривились в жесткой усмешке.
— Господь Лето говорит, что только дисциплина Атрейдесов и моральные ограничения позволяли в ваше время избегать самых худших эксцессов.
Айдахо глубоко вздохнул.
Монео откинулся на спинку стула и вспомнил слова, некогда сказанные Богом-Императором. «Не имеет значения, насколько сильно и страстно мы ищем истины. Несмотря на это, знание правды может оказаться очень горьким и неприятным. Мы не слишком хорошо относимся к Вещателям Истины».
— Эти проклятые Атрейдесы! — в сердцах воскликнул Айдахо.
— Я — Атрейдес, — просто сказал Монео.
— Что? — Айдахо был потрясен.
— Его селекционная программа, — заговорил в ответ Монео. — Я уверен, что на Тлейлаксу вам говорили о ней. Я — прямой потомок от брака его сестры и Харка аль-Ада.
Айдахо подался вперед.
— Тогда скажи мне, Атрейдес, чем женщины как солдаты лучше мужчин?
— Им легче взрослеть.
Айдахо в изумлении тряхнул головой.
— Сама природа толкает их к ускоренному созреванию, — сказал Монео. — Как говорит Господь Лето: «Выносите девять месяцев ребенка в своем чреве и это изменит вас».
Айдахо откинулся назад.
— Что он может об этом знать?
Монео ничего не ответил, просто посмотрел на Айдахо непонимающим взглядом, и тут Дункан вспомнил о множественной живой памяти Лето — который был одновременно мужчиной и женщиной. Монео понял это, вспомнив еще одно изречение Бога-Императора: «Твои слова зажгли на его лице то выражение, которого ты добивался».
Молчание затянулось. Монео откашлялся и заговорил первым:
— Огромная память Господа Лето заставила замолчать и меня.
— Он честен с нами? — спросил Айдахо.
— Я ему верю.
— Но он делает так много… Я имею в виду селекционную программу. Как долго она продолжается?
— С самого начала С того дня, как он отнял проведение программы у Бене Гессерит.
— Чего он хочет or своей программы?
— Мне бы очень хотелось это знать.
— Но ведь вы…
— Я — Атрейдес и первый адъютант, это так.
— Но вы не убедили меня, что женская армия лучше мужской.
— Женщины продолжают род.
Наконец-то гнев и растерянность Айдахо нашли свой объект.
— Так, выходит, то, чем я занимался с ними первую ночь, — тоже селекция?
— Возможно, Говорящие Рыбы не предохраняются от беременности.
— Будь он проклят! Я же не животное, которое можно передавать из стойла в стойло, как… как…
— Жеребца, хотите вы сказать?
— Да!
— Но Господь Лето не хочет следовать примеру тлейлаксианцев и заниматься генной хирургией и искусственным оплодотворением.
— Как тлейлаксианцы получили…
— Они сами — объект изучения. Это вижу даже я. Их Танцующие Лицом — мулы, колония организмов, а не люди.
— Эти другие… я… мои копии… они тоже были племенными жеребцами?
— Некоторые были. У вас были потомки.
— Кто?
— Я один из них.
Айдахо уставился на Монео, внезапно растерявшись от такого родства. Он не понял, как такое вообще может быть. Монео же намного старше его… Но я? Кто из них в действительности старше? Кто из них предок, а кто потомок?
— Иногда у меня самого бывают трудности такого рода, — признался Монео. — Господь Лето говорит мне, что вы — не мой потомок в обычном смысле этого слова. Но вы — отец некоторых из моих потомков.
В ответ Айдахо только ошеломленно покачал головой.
— Иногда мне кажется, что до конца понять эти веши может только сам Бог-Император, — сказал Монео.
— Вот это другое дело, — согласился Айдахо. — Такие дела — это промысел Божий!
— Господь Лето говорит, что он создал святую непристойность.
Это был вовсе не тот ответ, на который рассчитывал Айдахо. Он ненавидит своего Бога-Императора! Нет, он его боится. Но разве мы не ненавидим тех, кого боимся?
— Почему вы в него верите?
— Вы хотите спросить, разделяю ли я народную религию?
— Нет! Я хочу знать, разделяет ли ее он сам?
— Да, я так думаю.
— Почему? Почему вы так думаете?
— Потому что он говорит, что не желает больше создавать Танцующих Лицом. Он настаивает на своем человеческом происхождении, говорит, что если бы он когда-то вступил в брак, то у него было бы обычное потомство.
— Но какое все это имеет отношение к программе и к его божественности?
— Вы спросили меня, во что он верит. Я думаю, что он верит в случай. Я думаю, что он действительно Бог.
— Но это же суеверие!
— Учитывая обстановку в Империи, это очень смелое суеверие.
Айдахо уставился на Монео горящими глазами.
— Вы проклятые Атрейдесы! — процедил он сквозь зубы. — Все-то вы осмеливаетесь.
Монео услышал в его голосе неприязнь, смешанную с восхищением.
Дунканы всегда начинают именно так.
***
В чем заключается принципиальное различие между нами, между вами и мною?. Вы уже знаете это — разница в памяти моих предков. Мои предки являются мне во всей полноте своих осознанных воспоминаний — ваши являются вам из темного подсознания. Некоторые называют это инстинктом или судьбой. Память предков испытывает свои рычаги на каждом из нас — это касается и того, что мы думаем, и того, что мы делаем. Вы думаете, что устойчивы к таким воздействиям? Я — как Галилей. Вот я стою здесь и говорю: «И все-таки она вертится!» То, что так движется, обладает такой силой, какой не обладает ни один из смертных, даже те, кто осмеливается рисковать, Я осмеливаюсь на это.