Все или ничего
Шрифт:
— Грант, — хрипло сказала она. — Я…
— В первый раз ты не назвала меня мистер Гудман, — заметил он.
Брайони болезненно поморщилась, и он посерьезнел.
— Продолжай.
— Мне кажется, мне следует рассказать тебе о Нике Семпле. Я…
— Нет, не сейчас, Брайони, — спокойно ответил Грант. — Я не считаю, что это имеет какое-то отношение к тому, что происходит. Я не думаю, что это может изменить твое поведение в постели и уж точно никак не может повлиять на меня.
— Понятно, — выдохнула она. — Значит, мы сможем быть лишь любовниками,
— Нет, — твердо произнес он. — Друзьями тоже.
Она закрыла глаза. Если ты расплачешься, Брайони, предупредила она себя, я тебе этого никогда не прощу. Ты ведь знала, чем все это кончится, он никогда не давал тебе никаких надежд, и, возможно, у него есть на то причины, но его воля да и просто привлекательность так сильны… а как там говорят насчет надежды, которая умирает последней? О Боже! Она стиснула зубы, ее обожгла боль при мысли о том, что вот наконец она нашла человека, которого могла бы любить и… Что же ей делать?
— Брайони?
Она открыла глаза, почувствовав его прикосновение, и ее тут же охватило желание.
— Да?..
И тут он сказал с неожиданной яростью:
— Мне не надо было…
— Нет, — взяв себя в руки, спокойно возразила Брайони и погладила его ладонью по плечу. — Я сама точно так же виновата. Ты прав, мы взрослые люди и никому не делаем плохо. Пусть все будет так, как есть. Мне помнится, ты говорил, что голоден? — Ее губы раздвинулись в дрожащую улыбку.
— Брайони, я бы отдал все на свете, чтобы ты вновь и вновь могла просыпаться напевая, ты веришь мне?
Ее ресницы взметнулись вверх, и она увидела, что он смотрит на нее так, будто то, что он видит, причиняет ему боль, и слезы, которые она сдерживала, навернулись ей на глаза.
— П-правда? — запинаясь проговорила она. — Я хочу сказать — я не… я понимаю, но…
— Да и поможет мне Бог, — сказал он нежно и поцеловал ее в глаза. — Не плачь. Я…
Она оборвала его.
— Я не буду. Я не буду.
Несмотря на опасения Брайони, никто не смотрел на нее осуждающе на следующий день, хотя она не сомневалась, что все знают. Она не только провела ночь с Грантом Гудманом, но он еще утром самолично сходил на кухню и собрал им поесть, а около двенадцати проводил ее до номера. И хотя они даже не держали друг друга за руки, а он лишь просто довел ее до двери, она прекрасно понимала, что ни одна из деталей не осталась не замеченной персоналом.
Что удивляло ее, так это их реакция. Люсьен, конечно же, посмотрел на нее на следующее утро с оттенком сожаления, но все остальные относились к ней с удивительной мягкостью. Они старались не мешать ей, приносили кофе и чай со свежеиспеченными булочками, в то время как обычно она только хватала что-нибудь на бегу. Линда совершила для нее неслыханное благодеяние, абсолютно ни о чем не спрашивая и выручая тогда, когда Брайони что-то забывала. Они предупредительно сами сообщали ей то, чем обычно приходилось заниматься ей самой, например, новости о том, что в последней партии омары намного крупнее
Он лукаво посмотрел на нее.
— Не вижу в этом ничего удивительного. Они восхищаются тобой и уважают тебя.
— Но они относятся ко мне так, будто я инвалид.
Грант взял ее за руку и заставил сесть рядом с собой; прошло три дня с тех пор, как она впервые отдалась ему, и сейчас они только что поужинали раздельно. Она с новой группой гостей, а он один в своем домике, что было отражением того, как они провели все эти дни: она, работая как обычно, а он, занимаясь новым проектом. Собирались они вместе только после ужина. Такой порядок вещей начинал беспокоить ее, и не только потому, что один мимолетный взгляд на Гранта заставлял трепетать все ее существо, но также потому, что грозил перейти в новый образ жизни.
Она пролежала с открытыми глазами всю прошедшую ночь после того, как он ушел от нее, обуреваемая двумя мыслями — одна касалась этого самого порядка, а другая — кстати, потребовалось время, чтобы эта мысль оформилась у нее в голове, — была связана с зарождавшимся разочарованием в работе. Разочарование это было вызвано тем, что все, что ее окружало, было не ее; по сути, очень немногое принадлежало ей лично. Она всегда жила в чужих квартирах и, хотя ее комнаты в Хит-Хаусе были очень хорошими и удобными, такими их сделали другие, а она к этому не имела отношения.
Брайони сжала кулаки, когда ей стал понятен скрытый смысл всего этого… Она мечтала о доме, единственном в своем роде, который значил бы для нее больше, чем просто кирпичи и раствор. Другими словами, она мечтала о доме, в котором стала бы жить с мужем, а со временем и с детьми, и ничего не могла с собой поделать. Наверное, это общая судьба, и она, эта мечта, обволакивает тебя, проникает в тебя, когда ты любишь, вот и все.
Вот так, в темноте, Брайони разговаривала сама с собой. Она всегда считала себя деловой женщиной, которая может сойти с ума, занимаясь лишь детьми и домом. Она один раз даже подумала и сейчас почему-то вспомнила об этом, что из нее получилась бы хорошая жена-помощница для богатого человека — с парочкой владений она управилась бы играючи.
Затем ее мысли переключились на другое. Всегда ли у них с Грантом Гудманом все будет так, как есть? Смогут ли они проводить время где-нибудь в другом месте, где не будет работы и где они будут вместе и ночью и днем? Может, им удастся слетать куда-нибудь, где их никто не знает, или вместе провести отпуск? Позволит ли он ей когда-нибудь встретиться с его детьми?..
Обо всем этом она думала, сидя на кушетке напротив камина после ужина, когда Грант обнял ее.
— Они относятся к тебе так потому, — спокойно сказал он, — что в тебе сейчас есть что-то такое, что камень расшевелит.