Все кошки смертны, или Неодолимое желание
Шрифт:
Экран загорается снова. Как ни странно, больную не отправили в палату. Видно, ей чего-то дополнительно вкололи, подуспокоили и продолжают расспрашивать. Или допрашивать. Судя по таймеру в левом нижнем углу, за кадром прошло всего минут двадцать. Этакая психиатрическая «скорая помощь».
Интересно, сколько Петр Борисович Панич отвалил в качестве гонорара за эти эксклюзивные медицинские услуги?
– Ты была в Москве?
Кивок - словно шея надломилась, и подбородок бессильно упал на грудь.
– И что ты
Светка что-то неразборчиво бормочет себе под нос.
– Поднимите ей голову.
– Две волосатые оглобли возникают из-за кулис и берут девушку за виски, бесцеремонно разворачивая.
– И что ты, говоришь, там делала?
– Умирала…
– Умирала? От чего?
– Ни от чего. Умирала…
Пауза. Ответ поставил в тупик даже бывалого интервьюера по ту сторону голубого экрана.
– Ты болела?
Отрицательное движение головой.
– Несчастный случай? Попала в аварию?
– Нет…
– Но тебе было плохо, да?
– Голос не спрашивает, а утверждает. И натыкается на неожиданную преграду.
– Хорошо…
– Тебе было хорошо?
– голос не скрывает удивления.
Кивок.
– Тогда почему же ты умирала?
В ответ - молчание.
За экраном другой голос, сипловатый и чем-то смутно знакомый, замечает скользящим полушепотом, обращаясь явно не к Светке, а в сторону:
– Может, не в прямом смысле, а? В переносном?
Первый голос, демонстрируя отменную реакцию,
тут же врубается:
– Умирала - от горя?
Молчание.
– От стыда?
Молчание.
– От любви, от счастья?
Неожиданно впервые за все время разговора Светка сама вскидывает голову, в ее интонациях появляется что-то похожее на жизнь.
– Любовь - счастье, - произносит она невыразительным тоном, но остается непонятно: то ли это первое развернутое сообщение, то ли просто эхо последнего вопроса.
Видимо, сомнение возникает не только у меня. Задающий вопросы обращается в сторону, к тому, кто подкинул идею насчет переносного смысла, и вполголоса разъясняет:
– Она сейчас загружена, сознание сужено, как тонкий лучик в темноте. Ей легко даются лишь простые ассоциации. Что называется, первого круга. Нам это на руку, мы можем многое узнать. Лобовыми вопросами, знаете, как при игре в шарады. — И снова направляет скальпель голоса на пациентку: - Любовь - это счастье, полностью с тобой согласен. Ты в Москве кого-то любила?
Тут снова возникает второй голос.
– Черт!
– погромыхивает он, явственно сдерживая отрицательные эмоции.
– Черт, ерунда какая-то. Любили друг друга, зачем тогда умирать?
– Погодите, - отмахивается первый голос с досадой.
– Примитивные подходы здесь не годятся: обстоятельства бывают самые разные.
– И в подтверждение режет следующим вопросом:
– Он был женат?
– Да…
– Видите!
– торжествующе - за кадр. И участливо - Светке: - Он был намного тебя старше?
– Да…
– А чем он занимался?
– Убивал меня…
За мерцающим экраном, на котором сгорбилась неподвижная фигура девушки, возникает не пауза даже, а долгая тишина. Первым срывается вопросом нетерпеливо рокочущий голос, и я наконец признаю в нем моего нового друга и клиента Петра Борисыча Панича:
– За что убивал-то?
– Любил…
– Кого? Тебя?
– Меня…
– Убивал, потому что любил?
— Да!
После чего в глубине заэкранья возникает короткая, но бурная перепалка.
– Бред! Бред!
– горячится Панич.
– Она просто бредит - и все!
Ему возражают сдержанно, но твердо:
– Па-а-прошу больше не вмешиваться! Мы с вами в медучреждении!
– Как не вмешиваться?! Как - не вмешиваться? Вы ее что, не можете привести в адекватное состояние?
– Адекватное состояние?
– это уже говорится с нескрываемой язвительностью.
– Она больна! Душевно больна. Вы вообще представляете, что такое - душевнобольной? Ее вчера из петли вынули! То, что вы видите, это и есть, к вашему сведению, адекватное состояние! Адекватное заболеванию, ясно?
– Ну тогда… Тогда… Я ничего не понимаю… - Панич растерян.
А его оппонент стремительно занимает господствующие высоты:
– Зато я понимаю. Продолжим. Света, а как его звали?
– Кого?
– Того, который тебя любил? И э… убивал?
– Не знаю…
– Бред, я же говорю - бред!
– сквозь сжатые эу-бы выпихивает из себя невидимый миру Панич. — Лучше сразу спросите ее про Марту. И если она ничего…
– Успокойтесь, - обрывают его.
– Я же просил вас не вмешиваться!
– И вновь к Светке: - Он что, не называл своего имени?
Молчание.
Но пытливый ум психиатра не знает покоя.
– Он назывался не своим именем?
– Да.
– Каким?
– в голосе заметно скромное торжество профессионала.
– Разными…
– К чертовой матери!
– уже не говорит, а шипит откуда-то из-за правой нижней рамки экрана Панич.
– Вы что, не видите, какую околесицу она несет? Спрашивайте про Марту!
– Хорошо.
– Доктор выкидывает белый флаг. — Хорошо. Как пожелаете. Ты в Москве жила одна?
– Одна…
– А разве не с Мартой?
– С Мартой…
– Так одна или с Мартой?
– Одна… С Мартой…
– А чем занималась Марта?
– Она умирала…
Остальные записанные на пленку беседы почти ничего к сказанному не прибавляли. Дополнительно из них можно было узнать разве что Светкина подруга Марта тоже любила. И тоже была любима. Человеком без имени, а вернее, с разными именами, основное занятие которого состояло в том, чтобы убивать Марту.