Все лестницы ведут вниз
Шрифт:
— Ну это же наркоман, — начала вслух убеждать себя Аня. — Да еще извращенец. Первая я от тебя убегала, а? — закричала она на бессознательное тело. — Скольких ты там еще догонял, мерзкая тварь? — горячилась она. — Сколько на твоем счету, урод? Одна боль от вас!.. Скверна и грязь!.. Как же вы меня задолбали, мрази! — выкрикнула она и замахнувшись кирпичом, с силой и криком опустила его вниз.
Кирпич упал, куда Аня и метила. Убить она не в силах, зато лишить «мерзкую тварь» рук вполне в состоянии, и даже считает это необходимым. Воскресенская, как несколькими минутами ранее с ножом, поднимала и опускала кирпич на правую руку рослого. Кости трещали, появлялись большие кровоподтеки, кое-где кожа лопнула. Аня
Мышцы спины и рук затекли — дыхание спирало. Задыхаясь, отдышиваясь ртом, Аня остановилась. Присмотревшись к плодам своих усилий, ее охватил приступ тошноты. Настолько противно смотрелись на эти две окровавленные, разбитые руки. Но никакого сожаления. Ее всю трясло, но от ненависти, от гнева — сделала она все правильно. Никогда об этом не пожалеет, заключила она, и пошла вниз по лестнице, выбросив кирпич на первом этаже в одной из комнат. После, не спеша, уставшая, все еще не отдышавшаяся, Аня вышла к своей испуганной подруге, перед которой так виновата.
Лена находилась поодаль от выхода, спиной к этажке, как всегда сложив руки на груди. Со все еще мокрым от слез лицом она стояла неподвижно, будто вовсе не дышала, и смотрела в одну точку перед собой, ничего не видя. Лена пыталась сообразить что произошло, но мысли текли вяло и сами собой — не подчинялись, но одно было ясно наверняка.
— Пойдем Лен, — прошла мимо нее Аня не оглянувшись. — Зайдем в кофейню, попьем кофе, или чай, если хочешь. — Она очень остро чувствовала вину перед подругой, но хотела это скрыть показным безразличием.
Лена сорвалась с места и с разбега толкнула Аню в спину. Та пошатнулась вперед, но удержалась на ногах, а потом развернулась к подруге, и виновато, чуть понурив голову посмотрела ей в глаза. Ничего не заметив, Лена толкнула Аню в грудь — сильнее, а после, приблизившись вплотную стала бить ладонью по ее лицу, но даже сейчас, испытывая стресс, она это делала как-то безразлично, вяло, будто без эмоций. Злиться она не умеет, и это впервые, когда Лена на кого-то подняла руку.
Наконец заметив, что Аня неподвижно стоит и терпит пощечины подруги, Лена остановилась, пригляделась, и как-то наивно, с удивлением произнесла своим тоненьким голоском:
— Ты что стоишь?
— Это ты почему встала? — не сразу ответила Аня. Голос ее подрагивал, а на нижних веках скопились слезы вины, мелькающие в закате солнца.
— Ты встала, и я встала, — тоже помолчав, сказала Лена, продолжая удивляться на Аню.
— Ты мне подруга?
— Да, — сказала Лена и добавила, — конечно. Конечно подруга!
— Тогда бей, — выпрямившись сказала Аня.
Лена пригляделась, еще больше удивляясь на нее, и сделав шаг назад, прошептала:
— Не буду.
— Бей я сказала! — приказала Аня.
— Не буду я тебя бить, — замялась Лена. — Кофе? Пойдем попьем кофе, — и сделала шаг вперед.
Аня быстро ухватилась за левую руку Лены, и попыталась дернуть на себя, чтобы ладонь ударила по ее лицу, но подруга быстро отдернула обратно, правда, не сумев вырваться из хватки Ани.
— Бей, я тебе говорю! — крикнула она. Только сейчас Лена заметила как стоят слезы в глазах Ани. — Ну бей же! Ну ударь, — протянула Аня и отпустила
Впервые Лена утешала Аню стоя с ней на коленях; гладила по волосам и спине. Словно поменявшись ролями, она шептала подруге на ухо, что все хорошо, все прошло, но всякий раз добавляла: «Поплачь, поплачь. Ты уже давно не плакала».
Часть 4. Глава II
Глава II
1
Пощечина, больно прилетевшая Федорову той немой минутой, в тишине которой отчетливо слышно, как скребут по бумаге с два десятка ручек, отразилась не малой обидой. Было задето раздутое самолюбие, причем публично, на глазах всего класса. В тот же день его прямо таки закидали с ног до головы шутливыми вопросами, да на столько неприкрытыми, что и он догадался в какую комичную ситуацию попал. Конечно же у Федорова был железный аргумент, и нельзя исключать, что нашлись и те, кто воспринял его слова на полном серьезе. Иван говорил, что «убогая сама взбесилась» и накинулась на него «не с того, ни с сего»; он даже сам не сразу понял как все произошло.
— Дурная она, что взять, — как бы отмахиваясь, говорил он.
— Закрывать надо таких, — поддакивала Котова, не скрывая своего злорадства.
Аня не могла слышать всех этих разговоров и передать их ей никто не мог, но она обладала достаточной проницательностью, чтобы прекрасно себе уяснить, каким усмешкам дал повод произошедший случай. И реакция Федорова была досконально ей понятна, а потому довольно давно поняв природу его характера, заточенного на «поддержании своего доброго имени», не спроста называла «двуличным тугодумом». Впрочем, все это Аню не обижало: Федоров и раньше говорил о ней не хорошие вещи, а классу только и нужен повод чтобы посмеяться над кем-нибудь или позлорадствовать.
Аню не сильно беспокоило, что Федоров мог сорваться с ее лески. В каком-то смысле оно так и произошло, но ведь всегда можно закинуть новую, точно такую же, и результат не изменится. Не зря Воскресенская выбрала именно его, а позже, присмотревшись, убедилась в верности своего решения. Она понимала, что при первом же ее кличе Федоров встанет и пойдет; главное, чтобы бросая клич, не столкнулись два его мотива, тянущие в противоположные стороны.
Можно было вздохнуть полной грудью, освободившись от всех «романтических бредней этого идиота», но оказалось, что и здесь «твердолобый» не мог спокойно, не привлекая внимание окружающих обидеться. Ему хотелось показать, на сколько Аня зависима от него в отношении учебы, а потому перестал давать ей списывать. Все бы ничего, Аня не против — ей вообще все равно. Пусть так. Но ведь Федоров стал поворачиваться к Ане спиной — что замечал весь класс, — преподнося новый повод посмеяться не только над «обиженным воздыхателем», но и над «убогой Воскресенской».
Косо и гадливо посматривая в спину своего соседа третьим уроком в пятницу — спустя два дня, как Аня в последний раз была на этажке, — ей приходила на память окровавленная рубашка рослого. С этой спиной, что на стуле сбоку от нее, хотелось сделать тоже самое — прям руки чесались. «Только так до них, уродов, доходит», — говорила Аня.
Наверное чувство собственной правоты придавало Ане спокойствие, ведь она совсем не заботилась о возможных последствиях. Перестала думать, что когда-то рослый начнет ее искать — как «подлечит остатки рук» — и что вполне возможно, Аню уже ищут его дружки. Но на счет них она сильно сомневалась. Слишком уж рослый отличается от тех двоих. Как-то не вписывался он среди них. Во всяком случае Аня не хотела думать о том, что все равно не предугадаешь. Что сделано, то сделано, и Аня — как бы там ни было — все равно права. Тем более с того дня открылись новые перспективы.