Все лестницы ведут вниз
Шрифт:
Чаще всего они шли на крышу — да и Ане больше там нравилось, — но сейчас дождь, маленькими ручейками, возможно, уже потек от постоянно открытой двери крыши по ступенькам этажки вниз, плескаясь среди немых стен. Наумов же предпочитал комнату, для чего и крал из магазинов свечи. С ними Ане было спокойнее, особенно после того случая, когда пришлось пьяной на ощупь в темноте, дрожа от страха, искать выход.
Одну свечу Наумов ставил в центре комнаты, а вторую у дальней стены, у которой подложив под себя сумку, садилась Аня. Он открывал ей портвейн без штопора с помощью письменной ручки, клал пачку сигарет между ними и так они пили, курили и разговаривали. Больше всего говорил Наумов, и всегда преимущественно с каким-то мистическим оттенком в затронутой теме. Аня не очень то понимала
Когда Наумов пребывал уже в довольно хмельном состоянии, он поднимался и расхаживал по комнате, теряясь из виду в темных углах помещения. Алкоголь будто возбуждал в нем мистический экстаз и чаще всего он начинал о черном ангеле, потерявшем меч со свитком; говорил о пламени ада, которое освещает врата рая; о самых тяжелых грешников, которые живьем из века в век сгорают в страшных муках в самом сердце ада, а потом, в один день, пеплом взметаются вверх и долетают до садов рая. Там, говорил Наумов, они удобряют землю. Без праха грешников, повторял он, ни одного дерева в раю не выросло бы. Сплошная пустыня и ничего больше. «Даже песка — порой горячился он, — не было бы без мук грешников».
— Из пепла вырастают самые плодотворные деревья. Корни у них глубокие. Некоторые всю жизнь молятся, как этот Силуан, который не выпускает из рук четки, но ему даже на травку у своей оградки не заработать этим. Приду-урок. Ха-ха-ха!
Он все не смолкал. Часто подходил к Ане, чтобы достать из пачки и закурить очередную сигарету. Уговорил ее выпить с ним водки, от которой Аню два раза чуть не вырвало, с трудом сдержав порыв.
Напилась тогда Аня жутко пьяной. Чтобы так — никогда не было. Не помнила, как заснула, и сколько спала — понять не могла. Очнулась она из-за рвотного позыва. Еще не открывая глаза, она успела податься головой вбок, немного обрызгав куртку с правой стороны. Открыв тяжелые глаза, Аня увидела только одну свечу в центре комнаты.
Все еще пьяная, но уже с болью в голове, с неприятным чувством повисшего похмелья; тошнотой в горле и отвратительным кислым привкусом во рту, Аня, морщась от мучительного состояния огляделась вокруг. Сначала она не разобрала где находится, но быстро вспомнила, что сидит на полу у стены в комнате этажки на втором этаже и где-то здесь находится Олег. Может быть удрал за второй — одной ему редко хватало. Аня терпеть не могла, когда он уходил не предупредив, как в прошлый раз, когда она заблудилась, а под рукой ни телефона, ни зажигалки. Сейчас хоть свечка — уже хорошо. Только вот голова раскалывается, глаза мутные, руки и ноги как не свои, и все тело затекло да продрогло.
— Эй, Олег, — постаралась крикнуть Аня охрипшим голосом. — Ты где? Ты здесь? — Эхом промчался ее голос.
Воскресенская медленно, морщась в лице, поднялась. Пару ее косточек в ногах хрустнули. Отекшие, покрывшиеся колющимися мурашками ноги тяжело держали. Аня подняла сумку, закинув на плечо, пачку сигарет с зажигалкой и положила в широкий карман куртки. Подхватила бутылку и опустила в другой. Ей хотелось выйти на улицу. Казалось очень душно, тем более одной. Заносимая в стороны, шаркая ногами, она подошла и подняла свечу. Оглядев ее, Аня поняла, что ее совсем недавно зажгли, то есть Наумов ушел, как всегда не предупредив. На улице, у входа дождется его, а потом снова выскажет, что так поступать нельзя, но опять впустую. Главное, дойти и не свалиться с лестницы — так худо еще никогда не было. Всю мутит — легче умереть. Чтобы Аня еще раз пошла на уговоры Наумова и смешала портвейн с этой противной водкой — никогда!
Направившись к выходу, Аня тут же остановилось. Краем глаза она заметила в углу что-то большое и в тусклом свете свечи казавшееся черным. Ане показалось, что нечто упорно смотрит на нее, но повернув затекшую в шее голову, она поняла что это должно быть Наумов — напился и заснул, как
— Олег! Слышь? Ты где? — прокричала Аня и пробубнила себе под нос: — Придурок!
Аня подняла свечу над головой, чтобы лучше разглядеть комнату. Вот он! Стоит как черная тень и смотрит на нее. Шутки у него иногда совсем не смешные — идиотские и очень пугают.
— Что смотришь, дурак? — попрекала она его. — Я уже испугалась! И зачем ты меня заставил водку твою пить?.. У меня теперь башка раскалывается… Тошнит ужасно… — подходила она к нему.
Наконец свеча осветила Наумова. Чуть бледное, еще не окоченевшие лицо его покосилось на бок, припухший язык пролазил между зубов, а неживые глаза чуть приоткрыты и будто смотрели себе под ноги. Все его конечности свисали словно продолжение веревки, которая сдавила его сильную шею. От ног и до пола было все лишь сантиметров двадцать, а справа от него было разбросано три кирпича. Он висел будто бы сгорбившись. Казалось, на Наумова и в смерти наложили какой-то груз, от которого он не смог избавиться.
В темноте, в слабом освещении маленького фитилька Аня не сразу поняла что перед ней. Слабо соображая, она спросила труп:
— Ты чего? — но тут же ее рот, раскрывшись, застыл, как и округлившиеся глаза. Дыхание сперло — воздух стал густым. Аня не могла сделать вдох. Она начала сжиматься, будто сползать к полу, словно и на нее бросили незримую ношу. Из разинутого рта послышался тугой мучительный стон.
Но стон, сорвавшись, перешел в крик — истошный, протяжный, высокой, писклявой тональности крик. Выдохнув, и сделав глоток загустевшего воздуха, Аня закричала вновь — еще протяжнее и истошнее. В вопле слилось все разом — одним звуком: отчаяние смерти, ужас увиденного, страх неожиданности, испуг. Все смешалось в застывшей, не могучей и шагу сделать бедной Ани. Ей оставалась только кричать. Пальцы руки от напряжения смяли свечу как мягкий пластилин, а левая рука побелела и задрожала, трясясь в холодном сумраке.
Но к счастью, Аня нашла в себе силы сдвинуться с места. Сделав первый шаг, она рванула к выходу: через проход, по коридору и на лестницу, по первому этажу на улицу. Выбежала она все под тот же, стеной падающий дождь, с перекошенным, бледным от ужаса лицом. Огонек погас, но Аня продолжала бежать по пустой улице со смятой свечой перед собой.
2
Проснувшись среди ночи, она чувствовала себя вполне выспавшейся и даже бодрой. Лежала Аня на спине и разглядывала на потолке косую — желтого оттенка — линию фонарного света, который пробивался с улицы через окно комнаты. Временами со стороны запустелой в ночи дороги доносились быстро затихаемые звуки проезжего автомобиля. Приятно было лежать и смотреть в освещенный потолок, слушать как не останавливаясь проезжают автомобили; прислушиваться к беспорядочному лаю собак где-то вдалеке — возможно за чертой города. Так бы и лежала без сна, закинув руки за голову. Под одеялом тепло и уютно, ничего не раздражает — у Ани все хорошо: спокойно и беззаботно. Завтра она никуда не пойдет. Ну эту школу! Надоело! И гулять не охота. Аня устроит себе приятный день и никто ей не помешает. Будет сидеть дома, курить на балконе, смотреть телевизор, слушать музыку, читать и есть конфеты. Так объесться ими, что затошнит. Лучше и не придумаешь! Аня улыбнулась, повернулась на бок и тут же заснула как маленький ребенок. Казалось, на спящем лице ее виднеется чуть заметная улыбка.
Время уже подходило к обеду, и Аня, выспавшаяся, довольная, помнящая вчерашнее обещание данное самой себе, только открыла глаза. Потянулась, напрягла мышцы, извиваясь промычала от приятных усилий и вскочила с кровати. Но просовывая босую ногу в тапочек, нахмурилась — вспомнила, что сегодня вторник и выругалась. Никакого телевизора с конфетами! Гадство!
Через два часа с лишним, Аня, недовольная и насупленная, уже пролазила через забор. У дверного проема, не входя внутрь бетонного черепа она достала из кармана свой серебряного цвета ножик и на всякий случай проверяя щелкнула лезвием. Как положено — выстреливает пулей.