Все лгут
Шрифт:
Ясмин была мне не дочерью, а падчерицей. Или теперь используют другой термин? «Бонусный ребенок» звучит приятнее, примерно как выигрыш в лотерею. Бог мне свидетель, да только Ясмин никаким джек-потом не была. Ничего ужасного, просто она безответственна, импульсивна, безгранично наивна и еще вечно собирала все возможные проблемы. Но ведь в восемнадцать это так естественно, и вряд ли стоило ее винить. Наверное, единственные в мире люди, способные каждую секунду любить подростка, – его мама и папа. Им потом и кровью достаются терпение и снисходительность ко всем его капризам и ошибкам.
Только
Конечно, я любила Ясмин, но вряд ли так же сильно, как Винсента.
Моему сыну тогда было десять, и ради него я пошла бы на смерть. Для меня этот простой и в то же время удивительный факт – лучшее определение родительства. Во всех случаях ставить благо своего ребенка превыше собственного.
С отцом Винсента – Брайаном – меня не связывали долгие отношения. Когда я узнала о том, что жду ребенка, он, распихав свое барахло в три пакета и гитарный футляр, испарился быстрее, чем я успела произнести слово «опека». Брайан, двадцатичетырехлетний ирландский музыкант, не имел ни малейшего желания строить семью с тридцатилетней училкой с периферии, которую, к тому же, едва знал.
Я не могу его за это винить – кто же захочет заводить ребенка с незнакомцем?
Ну я, например. Мне было практически не важно, с кем. Мне не было дела до Брайана, Винсент – вот все, что было мне нужно. Но в тот конкретный момент, конечно, речь шла просто о ребенке. Когда же Винсент родился и оказалось, что у моего желанного малыша не две, а целых три хромосомы в двадцать первой паре, я только сильнее уверилась в том, как прекрасно, что переменная Брайана исчезла из нашего уравнения.
Синдром Дауна.
Конечно, поначалу известие об этом повергло меня в шок. Я так многого не знала, несмотря на то, что детей с синдромом встречала еще во время учебы, и считала себя свободной от предрассудков и компетентной в вопросах функциональной вариативности, как теперь говорят. Я представляла себе, что он никогда не заговорит, не сможет пойти в обычную школу. Я представляла картины, в которых свою взрослую жизнь Винсент проводит в стенах различных учреждений, неспособный найти работу и устроить личную жизнь.
И в то же время, когда этот маленький теплый комочек лежал в моих объятиях и я глядела на него – на его крошечные ладошки, на сморщенное личико, когда я заглядывала в его глазки, то твердо знала, что он прекрасен. Он – мое дитя, мое прекрасное дитя, что бы там ни говорили врачи. А они говорили много, практически беспрерывно, просвещая меня обо всех гипотетических проблемах Винсента.
В тот момент мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь из них поздравил меня. Хоть один. Чтобы нашелся хоть один человек, который сказал бы мне, как замечательно и здорово все сложится.
Но все это сейчас кажется таким далеким. Далеким и почти что нелепым. Прошло десять лет, и само собой, без проблем не обошлось: грудное вскармливание превратилось в сущий ад, по крайней мере, поначалу, и мне пришлось надолго остаться в больнице. Винсент пережил операцию на сердце по ушиванию отверстия между левым и правым желудочками в возрасте всего нескольких месяцев. Ходить он начал позже сверстников. Рано стал заниматься развитием речи с логопедом, и в какой-то период мне даже пришлось изучать язык жестов, чтобы облегчить наше общение. Но слова пришли к нему, они полились потоком, который больше был похож на водопад. Поначалу было сложновато его понять – слова выходили медленно, неуклюже. Его маленькому ротику было непривычно их произносить. Но со временем речь Винсента становилась все более четкой.
Он также
Каким был тогда Винсент?
Ему нравилось печь и готовить еду, на кухне он вел себя весьма ответственно. И не только на кухне, кстати говоря. В семье он оказался единственным, у кого была природная потребность поддерживать порядок. Нам с Самиром это не особенно удавалось, а Ясмин – та вообще проносилась по дому подобно торнадо, оставляя за собой кучи мусора, ворох одежды и валяющиеся повсюду тюбики с косметикой.
Винсент любил животных и мечтал о собственной собаке. Мечтал и канючил, но память о его предыдущем питомце – хомяке – и о травме, которую нанесла смерть жалкого грызуна, заставляла меня колебаться. Ну и масса других вещей, конечно. К примеру, кто стал бы присматривать за собакой днем? Мы с Самиром оба работали полный день, а Ясмин ходила в гимназию. К тому же в таких вопросах на нее совершенно нельзя было положиться.
Винсент любил рисовать и делал это хорошо – гораздо лучше, чем я. Его искрящиеся всеми цветами картинки я вешала на стену в кухне, и очень скоро там совсем не осталось свободного места. Он был упрям как осел и всегда настаивал, чтобы все было по справедливости. Именно это качество время от времени создавало ему проблемы в школе. Если Винсент считал, что кто-то поступил с ним плохо или несправедливо, он просто отказывался разговаривать с таким человеком, и длиться это могло месяцами. Однако он никогда полностью не закрывался – его потребность в общении была постоянна: если Винсент переставал общаться с кем-то одним, он компенсировал это более интенсивным взаимодействием с другими товарищами.
Обычно я убеждала себя, что в дальнейшей жизни упрямство должно сослужить ему хорошую службу. Это ведь ресурс, а для Винсента, которому беспрерывно приходилось сталкиваться с предрассудками в собственном окружении, такое качество, как мне казалось, было просто бесценно. Ведь проблема заключалась не в Винсенте, а в отношении мира к нему. И всякий раз, с тревогой вглядываясь в его будущее, я думала именно о том, как отнесутся к нему другие люди – все те, кому посчастливилось иметь исправный хромосомный набор. Те, кто косо на него смотрел, а за глаза называл дауном. Или еще хуже – те, кто говорил так, зная, что Винсент все слышит.
Винсент, помимо прочего, обладал развитой интуицией. Он мог словно… принюхаться к чужим эмоциям – знал, когда люди лгут, чувствовал, если кто-то был опечален, и мог заранее предугадать вспышку чьего-то гнева. Понятия не имею, как ему это удавалось, вряд ли такое качество можно в себе развить. Мне нравилось представлять эту его способность как форму музыкального слуха. Винсент читал людей, как другие люди читают ноты.
Домой на Королевский Мыс я добралась около шести часов утра. Наше маленькое жилище – старый домик садовника с переплетными рамами, облицованный крашенной в зеленый цвет доской, – стояло среди голых стволов, погрузившись во мрак. Разбросанные кое-где островки снега делали тьму чуть менее интенсивной. В доме было темно, светилось только кухонное окошко. На подъездной дорожке стоял старый, видавший виды автомобиль Самира, а рядом с ним, чуть наискось, была припаркована полицейская машина – словно водитель торопился и ее занесло.