Все лики смерти (сборник)
Шрифт:
Свиридыч зашел с другой стороны, примерился – уже не спеша, тщательно – и вновь обрушил кувалду на голову утопленника. Голову, впрочем, она теперь напоминала мало.
Еще два удара – и мертвячья башка окончательно превратилась в бесформенное месиво. Свиридыч взглянул на дело своих рук, сорвал пучок прибрежной осоки и стал обтирать кувалду. Очень тщательно и молча.
Им повезло, что кувалдометр оказался под рукой в нужный момент. Поехали бы впятером, как первоначально планировали, – обошлись бы без кола, глубоко вколоченного в берег (к нему привязали короткое крыло невода, а длинное тянули втроем). И, соответственно, без инструмента для вколачивания. Сколько пришлось бы утихомиривать бойкий труп руками, ногами и складными ножами, неизвестно. И что он мог успеть натворить за это время, неизвестно тоже.
Поднявшийся на ноги Парамоша, напротив, молчать не желал. Но его попытки прокомментировать ситуацию состояли в основном из междометий и местоимений, кое-как соединенных матерными идиомами. Николка ничего не говорил. Его тошнило. Утопленник затих, даже конвульсивные подергивания прекратились.
– Валим отсюда по-быстрому, – на удивление спокойным голосом скомандовал Свиридыч.
Он закончил приводить инструмент в порядок, отбросил пучок травы, измазанный чем-то липким и темным. Та же субстанция обильно пятнала берег вокруг размозженной головы трупа, лежала на песке, как мазут, не впитываясь. Вонь от этой пакости шла сильная, мерзкая, вызывающая позывы присоединиться к Николке и продемонстрировать миру сегодняшний завтрак вкупе со вчерашним ужином.
Невод сушить не стали, вопреки обыкновению. Немного обтек, обветрился, да и ладно. В машине натечет, разумеется, но Свиридычу это сейчас казалось бедой пустяковой. Разобрали снасть на две части, выдернув временную шворку, крепившую бежное крыло (то, что длиннее). Свернули, упаковали в два больших мешка. Свиридыч командовал коротко, без эмоций. Все попытки Парамоши обсудить небывалое происшествие игнорировал. Николка в разговор вступить не пытался – подавил кое-как бунт желудка и молча помогал старшим.
Мертвеца оставили, где лежал. Но все следы от подошв их троицы тщательно замели большими ветвями, срезанными с прибрежной ольхи.
Наверху, возле «уазика», Свиридыч скомандовал Парамоше:
– Портки скинь.
– За хрен?
Немедленно выяснилось, что спокойствие чугунной статуи, демонстрируемое Свиридычем, – напускное.
– Порнуху снимать буду! «Камасутру» экранизирую!! – рявкнул он так, что над головой, в кронах сосен, заорали встревоженные сойки. Немного помолчал и добавил прежним ровным тоном: – Снимай. Сиденье изгваздаешь.
Недолгое время спустя успокоившиеся было сойки вновь разорались, на сей раз после громкой матерной тирады Парамоши. На его икре обнаружились следы укуса – два полукружья из маленьких кровивших ранок. Кожа вокруг припухла и покраснела, но даже малейшей боли Парамоша не ощущал.
Автоаптечку Свиридыч возил весьма спартанскую: бинты, пластырь, жгут и две упаковки алкозельцера. Даже йода не нашлось. Но лежала в бардачке заначка, НЗ, – литровая армейская фляга неразведенного. Лекарство универсальное – и наружное, и внутреннее.
Спирт лился на укус тоненькой струйкой, Парамоша морщился – ранки пощипывало ощутимо – и настойчиво требовал внутренней дезинфекции. Бог ведает, чем он от мертвеца надышался, под ним лежавши, рисковать здоровьем не намерен, – так что наливай стопарь, не жмотись.
– Сейчас стакашок найду, – сказал Свиридыч. – А то знаю я твой стопарь, пьянь гидролизная… Присосешься и враз ополовинишь. Держи пока бинт, перевяжись.
Скупо налитое лекарство Парамоша махнул без закуски-запивки, не малолетка, чай. И бодро заявил, что чувствует, как пошел на поправку. Еще столько же – и будет как огурчик, полностью готов к труду и обороне.
– Перетопчешься, – отрезал Свиридыч. – Залезайте, поехали.
Полчаса катили по лесной грунтовке, тряслись на рытвинах и на сосновых корнях, выпирающих из дороги. Едва вырулили на Гдовское, Парамоша начал ныть: пострадавшая конечность, дескать, болит и немеет, без второй дозы лекарства выжить никак не возможно…
Свиридыч не налил.
Ни он, ни Парамоша с сыном понятия не имели о том, что годы спустя в России назовут «эффектом Колокольцева», а во всем остальном мире – «русской лавиной», или «русским взрывом». Суть эффекта проста: если инфицированный начинает употреблять этиловый спирт в больших количествах и в сильной концентрации, скорость процесса в его организме увеличивается на порядки – и в самом деле происходит «взрыв» вместо неторопливого горения. Но на первом этапе субъективное самочувствие гораздо лучше, чем у зараженных трезвенников.
Всего этого Свиридыч, разумеется, не знал. Просто строил большие планы на наступивший день, и пьяный в дугу напарник в те планы никаким боком не вписывался.
Но через несколько километров стало ясно: Парамоша не симулирует ради порции живительной влаги. Побледнел, лоб покрылся испариной, постанывал негромко, как от зубной боли.
Свиридыч сжалился, налил еще, на сей раз щедрее – похоже, на Парамошу сегодня рассчитывать в любом разе нельзя. И планы придется менять…
– Николай, на тебя вся надежда, – обратился он к парню, как к равному, как к взрослому. – Сам видишь, в больничку ему надо. Но если рыба протухнет – считай, зазря пострадал. Поэтому так сделаем…
Он объяснил свою задумку: крюк в Заречье, как планировалось, они делать не будут. Сразу поедут на тот берег, в город, а там Николка высадится у пешеходного моста и на себе дотащит один мешок в Заречье, посреднику-перекупщику. А он, Свиридыч, тем временем доставит больного к врачам, и уж потом свезет остатки улова в две городские точки.
– Сладишь с мешком-то в одиночку?
– Дотащу… – Николка впервые после происшествия на берегу разлепил губы.
– Уж постарайся, полегоньку, с перекурами… Трубу свою у отца забери, я звякну позже, расскажу, что да как с ним.
Но мобильник, лежавший в кармане у Парамоши, оказался подмоченным. Не повезло… Положил бы в правый карман, обошлось бы, та пола куртки осталась сухой. Но он положил в левый…
– Ладно, сам тогда позвони… Найдется, у кого в Заречье мобилу одолжить?
– Одолжу…
Парамошу вторая порция несколько взбодрила, стонать он перестал, но в разговоре не участвовал. Сидел, бездумно смотрел на серую ленту шоссе, на мелькающий пунктир разметки. Затем попросил слабым голосом:
– Налей еще… Что-то мне все хреновей…