Все лучшие повести для детей о весёлых каникулах (сборник)
Шрифт:
Дело в том, что раньше, когда дядя Сима жил в Белогорске, они с дедушкой буквально каждый вечер сражались за шахматной доской. Они так к этому привыкли, что и потом, когда дядя Сима переехал в Москву, продолжали свои матчи. Только длились эти игры очень долго, по целым месяцам, потому что противники сообщали друг другу свои ходы по почте. Дядя Сима играл ещё хуже дедушки, но играть им друг с другом было интересно, потому что оба они очень хорошо знали теорию.
В квартире у дяди Симы было много соседей, и некоторые из них, наверное, тоже интересовались шахматной теорией, потому
Я вспомнил об этом в тот самый день, когда пришла Сашина телеграмма.
Я рыдаю
Дядю Симу все называли глубоко интеллигентным человеком. Он был глубоко интеллигентным весь, буквально с ног до головы: интеллигентной была его лысина, интеллигентными были роговые очки с толстыми стёклами, интеллигентным был его невысокий рост. (Мне вообще казалось, что высокие люди спортивного вида выглядят не так интеллигентно, как невысокие и щупленькие, вроде нашего Веника.)
Дядя Сима был до того интеллигентным, что даже называл меня на «вы». И вообще разговаривал со мной как с абсолютно взрослым человеком. («Вы меня, мой дорогой друг, очень обяжете, если и в следующий раз тоже сообщите очередной ход вашего дедушки. Наша партия обещает быть весьма любопытной…») Он так прямо и называл меня: «Мой дорогой друг!» Или сокращённо: «Друг мой!»
«А для дорогих друзей полагается, между прочим, делать всё, чего они только ни пожелают! – рассуждал я. – Особенно если они, как почтальоны, таскают вам письма с шахматными ходами. Но, к сожалению, иметь дело с неинтеллигентными людьми гораздо проще и легче, чем с такими интеллигентными, как дядя Сима: он ведь ни за что не захочет, просто не сможет хоть чуточку схитрить. И даже для своего „дорогого друга“, то есть для меня. Значит, нельзя рассказывать ему всю правду. Значит, нужно сперва немножко обхитрить его самого, чтоб уж он потом, сам того не замечая, немножко обхитрил моих родителей…»
С таким решением я и явился к другу своего дедушки. Но сейчас уж не дедушка, а я сам должен был делать разные умные ходы, чтобы обыграть или, как говорят у нас в шахматном кружке, «обставить» дядю Симу. И я начал…
– Дядя Сима, я должен открыть вам одну тайну!
Дядя Сима снял очки, словно для того, чтобы я мог получше разглядеть его глаза.
А глаза эти говорили: «Ваша тайна, мой дорогой друг, умрёт со мною. Ни под какой, даже самой жестокой пыткой я не выдам её!»
– Знаете ли, дядя Сима, я очень плохо переношу жару…
– Вам кажется, друг мой, что здесь жарко? Это потому, что вы волнуетесь. Потому что хотите рассказать мне нечто важное…
– Я
– Как? Это и есть ваша тайна?
– Да.
– То, что вы плохо переносите жару?
– Вот именно!
– Но от кого же это надо скрывать? И почему?
– От моих родителей… От мамы и папы! Ведь я должен ехать в санаторий, на юг, а если они узнают, что я так плохо… так тяжело переношу жару, они меня туда не пустят! А я очень хочу поехать. Это моя заветная мечта с самых, как говорится, младенческих лет!
Дядя Сима вернул очки на нос. И задумчиво потёр пальцами свою блестящую, словно отполированную лысину:
– Но ведь со здоровьем, друг мой, шутки плохи. У вас, видимо, шалят нервы.
– Шалят, дядя Сима!
– И в чём это конкретно выражается?
Я очень хорошо знал, как шалят ребята у нас в классе или во дворе, и мог бы описать это во всех подробностях, но как именно шалят нервы – этого я не знал. И тогда добрый дядя Сима поспешил мне на помощь:
– Не чувствуете ли вы, друг мой, быстрой утомляемости? Повышенной сонливости?
– Да, я очень быстро утомляюсь. И всё время испытываю повышенную сонливость. Вот, например, на уроках я даже иногда покалываю себя пёрышком, чтобы не уснуть…
– А не бывает ли у вас по ночам тяжёлых сновидений? Не кричите ли вы во сне?
– Кричу! Не так уж часто, но кричу… И даже очень громко! Только мама с папой не слышат, потому что они спят в другой комнате, а бабушка – потому что она у нас глуховата.
– Ну, а как дела с аппетитом?
Дела с аппетитом обстояли у меня прекрасно, но я тихо и грустно ответил:
– Пища вызывает у меня, дядя Сима, физическое отвращение. Но я ем! Через силу!.. И иногда даже прошу добавки, чтобы не огорчать родителей. И чтобы не обижать бабушку: ведь она целый день возится на кухне.
– Та-ак… Это мы поправим. А не потеют ли у вас руки?
– Потеют. Ещё как потеют!..
– Покажите, пожалуйста… Нет, сейчас у вас абсолютно сухие ладони.
– Это потому, что я недавно вытер их носовым платком. А вообще-то я всегда хожу такой потный, что даже противно делается.
– Ничего, это мы исправим. – (Дядя Сима не только меня называл на «вы», но и о себе самом иногда говорил «мы».) – Ну, а не замечали ли вы за собой также повышенной слезливости? Этакой беспричинной плаксивости?
– Стыдно сказать, дядя Сима, но… я очень часто плачу. Даже в детском саду, помню, меня дразнили плаксой-ваксой.
– Ну-у, это было давно…
– Но продолжается и до сих пор! Я стараюсь скрыть эти свои… беспричинные слёзы от окружающих. И поэтому очень часто смеюсь… Чтобы не заплакать! Понимаете?
– Понимаю. Сейчас мы кое-что проверим. Правда, у меня дома нет всех необходимых инструментов. Но кое-что…
Дядя Сима достал серебристый молоточек с чёрной резиновой головкой и предложил мне сесть на стул, положив ногу на ногу. Когда же он слегка стукнул меня этим молоточком по коленке, я так дёрнул ногой, что бедный дядя Сима чуть не отлетел в сторону.
– Какая повышенная возбудимость! И так называемый «тик» у вас, – по-докторски задумчиво, как бы про себя, тихо проговорил он. – И часто вы так дергаетесь?