Все люди смертны
Шрифт:
Я хотел развить преимущество и завладеть портом Ривель, вассалом Генуи, что дало бы Кармоне выход к морю. Но Малатеста внезапно решил, что с него хватит сражений, и удалился прочь вместе со своими войсками. Мне пришлось пуститься в обратный путь вслед за конными отрядами Малатесты; мы расстались на перекрестке дорог; он направился в Рим на поиски новых приключений. Я долго провожал взглядом человека, не преследовавшего никакой цели и распоряжавшегося собой с беспечностью смертных. Потом я пришпорил коня и поскакал к Кармоне.
Я не хотел, чтобы впредь будущее города зависело от наемников, и решил завести собственное войско. На это требовалось
— Долго еще нам так жить? — спросил как-то раз Танкред.
От матери он унаследовал светлые волосы и жадный рот; он ненавидел меня. Он не знал, что я бессмертен, и считал, что от старости и болезней меня защищает таинственное зелье.
— До тех пор, пока это приносит пользу, — отвечал я.
— Пользу? — повторил он. — Какую? Кому? — Его глаза потемнели от гнева и безнадежности. — Мы так же богаты, как жители Сиены и Пизы, но у нас нет других праздников, кроме свадеб да крестин. Мы одеваемся как монахи и живем будто в монастыре. Я ваш сын, и все равно я должен упражняться утром и вечером на плацу, подчиняясь приказам мужлана-капитана. Мы с друзьями состаримся, так и не вкусив утех юности.
— Будущее вознаградит нас за жертвы, — сказал я.
— А кто вернет нам украденные вами годы?! — с гневом воскликнул он, в упор глядя на меня. — У меня всего одна жизнь!
Я пожал плечами. Что такое одна жизнь?..
Через тридцать лет у меня была самая многочисленная и хорошо вооруженная армия во всей Италии; когда я приступил к подготовке похода на генуэзцев, на равнине разразилась ужасная буря. День и ночь дождь лил как из ведра. Реки вышли из берегов, улицы нижнего города были залиты потоками грязи, которые ворвались в дома. Утром женщины подметали грязные полы, а мужчины подавленно взирали на площади, затянутые лимонно-желтой глиной, на размытые дороги и всходы, полегшие под свирепым натиском воды. Небо по-прежнему отливало свинцом. Вечером дождь припустил опять. И тут я понял, какая опасность угрожает нам. Не теряя ни минуты, я направил торговцев в Геную, поручив им закупить зерно на Сицилии, Сардинии и в землях варваров.
Дожди, не прекращаясь, лили всю весну и лето. Повсюду в Италии был неурожай, фруктовые деревья были побиты градом, кормов не было. Но уже к исходу осени закрома Кармоны наполнились мешками с зерном, доставленным из-за моря на снаряженных за наш счет кораблях. С наслаждением скупца я вдыхал этот пыльный запах; каждое крохотное зернышко дорогого стоило. Я велел построить общественные пекарни и лично каждое утро отмеривал сотню мер зерна, которое распределяли среди пекарей, чтобы выпекать
В открытое окно врывались небесная синь и праздничный гул; Катерина, сидевшая рядом с Луизой, занималась рукоделием. Я, усадив на плечи маленького Сиджизмондо, носился по зале, украшенной ветками цветущего миндаля.
— Быстрей! — выкрикивал малыш. — Галопом!
Я любил его. Он был мне ближе кого бы то ни было; Сиджизмондо не знал, что дни его сочтены, не ведал о том, что такое год, месяц, неделя, он погрузился в сияющий бесконечный день без завтра, вечное начало, вечное сегодня. Радость его была безграничной как небо. «Быстрей! Галопом!» На бегу я думал: небесной синеве не будет конца, а меня ждет больше весен, чем цветов на миндальных деревьях. Радость моя никогда не угаснет.
— Но отчего вы так рано уезжаете? — спросила Катерина. — Дождитесь Троицына дня. Там наверху еще холодно.
— Я хочу уехать, — упрямо настаивала Луиза, — хочу уехать завтра.
— Завтра? Как ты не понимаешь, ведь надо по меньшей мере восемь дней, чтобы подготовить дом, — возразила Катерина.
— Я хочу уехать, — повторила Луиза.
Я подошел к ней и с любопытством вгляделся в упрямое личико:
— Но с чего вдруг?
Луиза воткнула иглу в гобелен, который вышивала.
— Детям нужен воздух.
— Но мне кажется, они прекрасно себя чувствуют, — сказал я, ущипнув за щиколотку Сиджизмондо и улыбнувшись двум девчушкам, сидевшим на ковре в луче солнца. — Весна так хороша в Кармоне.
— Я хочу уехать. — Луиза была непреклонна.
Танкред холодно усмехнулся:
— Она боится.
— Боится? Но чего? — недоумевал я.
— Она боится чумы, — пояснил он. — И она права. Вам ни в коем случае не следовало пускать сюда иноземных торговцев.
— Что за глупость! — возмущенно откликнулся я. — И Рим, и Неаполь далеко отсюда.
— Кажется, в Ассизи выпал дождь из черных насекомых с восемью лапками и жалом, — заметила Луиза.
— А возле Сиены земля разверзлась и начала исторгать огонь, — раздраженно бросил я, пожав плечами. — Стоит ли верить всему, что говорят!..
Катерина обернулась к Руджеро, который дремал, скрестив руки на животе; с некоторых пор он растолстел и непрерывно спал.
— Руджеро, что вы об этом думаете? — спросила она.
— Генуэзский купец рассказывал мне, что чума распространилась в Ассизи, — равнодушно заметил он.
— Даже если это правда, вряд ли болезнь доберется сюда, — вмешался я. — Воздух здесь такой же чистый, как в горах.
— Конечно, вам самому бояться нечего, — заметила Луиза.
— А что, ваши лекари предусмотрели и чуму? — спросил Танкред.
— Увы, сын мой, они все предусмотрели, — ответил я и лукаво посмотрел на него. — Обещаю тебе, через двадцать лет я привлеку к правлению Сиджизмондо.