Все люди смертны
Шрифт:
— Ответьте мне, двести тысяч жителей — это лучше, чем двадцать? — внезапно спросил я. — Для чего это нужно?
Она задумалась.
— Какой странный вопрос.
— Для меня он возникает сам собой.
— A-а, для вас возможно, — сказала она.
Беатриче рассеянно окинула взглядом горизонт, она стояла довольно далеко от меня, но я, как всегда в ее присутствии, ощутил во рту горьковатый привкус. В воздухе роились белые пятнышки мотыльков. Мне хотелось бы думать, что она подобна
Внезапно на верхней площадке появился Антонио; в глазах Беатриче вспыхнуло пламя. Почему она глядела с таким пылом на него? Он не любил ее.
— Чего хотят эти беженцы? — спросил я.
Антонио с серьезным видом посмотрел на меня, в горле его что-то дрогнуло.
— Хотят, чтобы мы помогли им захватить Ривель.
— A-а… И что ты ответил?
— Я поклялся, что не пройдет и месяца, как Ривель будет принадлежать нам.
Повисло молчание.
— Нет, — произнес я. — Мы не станем вновь развязывать войну.
— Так, значит, решаете вы! — с ожесточением воскликнул Антонио. — Скажите правду: я никогда не буду править Кармоной?
Я посмотрел на недвижное небо. Время остановилось. Когда-то Танкред выхватил свой кинжал, и я убил его; этот тоже желал моей смерти.
— Ты хочешь, чтобы твое правление началось с войны?
— Ах, — откликнулся Антонио, — сколько нам еще вязнуть в этом вашем мире?
— Чтобы добиться этого мира, мне потребовалось немало времени и средств, — заметил я.
— И зачем он нужен?
Фонтаны тянули свою нелепую песню. Если они более не услаждают сердце Антонио, зачем они нужны?
— Мы живем в мире, — снова заговорил Антонио. — В этих словах заключена вся наша история. Мятежи в Милане, войны в Неаполе, бунты в городах Тосканы — мы ни во что не вмешиваемся. Что бы ни происходило в Италии, Кармоны будто не существует. К чему же тогда наши богатства, наша культура и мудрость, если мы торчим на своей скале точно гриб-переросток?!
— Понимаю, — откликнулся я. Я давно уже понял это. — А что даст война?
— Вы спрашиваете?! Мы получим порт и дороги, ведущие к морю. Кармона сравняется в могуществе с Флоренцией.
— Ривель некогда был наш, — заметил я.
— Но на этот раз мы сохраним его за собой.
— Мандзони могущественны. Беглецы не найдут пособников в Ривеле.
— Они рассчитывают на поддержку герцога Анжуйского, — сообщил Антонио.
Кровь бросилась мне в лицо.
—
— Почему? Другие прежде звали их. И снова призовут, и быть может, против нас.
— Вот поэтому Италии вскоре не станет. Мы уже не столь сильны, как в прежние времена, — сказал я, положив руку ему на плечо. — Страны, которые мы называем варварскими, растут и крепнут; Франция и Германия зарятся на наши богатства. Поверь мне, наше спасение в единстве, в мире. Если мы хотим, чтобы Италия смогла противостоять грозящим ей нашествиям, нужно укреплять союз с Флоренцией, нужно установить связи с Венецией и Миланом, следует опираться на швейцарских наемников. Если каждый город будет лелеять эгоистические амбиции, Италия пропадет.
— Вы уже сто раз объясняли это, — упрямо заявил Антонио. И гневно добавил: — Но мы останемся союзниками Флоренции лишь при том условии, что по-прежнему будем прозябать в тени.
— Что за беда? — откликнулся я.
— И вы безропотно миритесь с этим — а ведь вы столько совершили ради славы Кармоны?!
— Слава Кармоны не многого стоит по сравнению со спасением Италии.
— Плевать мне на Италию, — отрезал Антонио. — Моя родина Кармона.
— Это лишь один из городов, — настаивал я. — А их столько!
— Вы в самом деле верите в то, что сказали?
— Я так думаю.
— Тогда как вы смеете управлять?! — с жаром воскликнул Антонио. — Что вам делать с нами? Вы чужой в своем городе.
Я молча всматривался в его лицо. Чужой. Он сказал правду. Я уже стал чужим. Для Антонио Кармона была создана по мерке его смертного сердца, он любил ее. Я не имел права препятствовать ему вершить свою человеческую судьбу — судьбу, над которой я был не властен.
— Ты прав, — сказал я. — С этого дня тебе принадлежит власть над Кармоной.
Взяв за руку Беатриче, я повел ее к каскаду. Там, сзади, Антонио неуверенным голосом окликнул меня: «Отец!» — но я не вернулся. Я сел на мраморную скамью рядом с Беатриче.
— Я предвидел, что это случится, — сказал я.
— Я понимаю Антонио, — с вызовом бросила она.
— Вы любите его? — внезапно спросил я.
Ее веки дрогнули.
— Это вам прекрасно известно.
— Беатриче, — промолвил я, — он никогда вас не полюбит.
— Но я, я люблю его.
— Забудьте Антонио. Вы не созданы для страдания.
— Страдание меня не страшит.
— Что за нелепая гордость?! — гневно воскликнул я.
Этот жаждет тревог; она любит страдания. Что за демоны одолевают их?
— Вы что, вечно останетесь той девчонкой, которой нравились лишь запретные игры? К чему требовать ту единственную вещь, которой вам не получить?