Все люди - враги
Шрифт:
Уцелевшие карликовые деревья с обеих сторон укрывали тропинку и защищали ее от солнца. Божественное место, где можно было в середине апреля наслаждаться прохладной тенью в одиннадцать часов утра. Тони остановился поглядеть на пышную корониллу, усыпанную желтыми цветами, и через просвет на опушке рощи увидел, что на нижних склонах острова уже распустился ракитник. "Ах, - подумал Тони, - если бы я был владетельным принцем Эа, я бы превратил его в настоящий рай или разорил бы за один год, и меня бы убили мои взбунтовавшиеся подданные. Хотел бы я знать, о чем сейчас думает Кэти!"
Он
Едва дойдя до конца рощи, он остановился как вкопанный, и сердце у него екнуло. Там, на низкой скале, сложив на коленях руки и глядя на море через золотисто-белые потоки ракитника и дрока, сидела Кэти. Она сидела полуотвернувшись, но ему не нужно было видеть ее лицо, чтобы узнать ее: его тело не забыло ее тела. Он сразу узнал эту высокую округлую грудь, линию шеи, стройную руку и тонкие пальцы. Сердце его сжалось, когда он увидел ее бледную, впалую щеку. Он окликнул тихо:
– Кэти!
Она так задумалась, что не слышала его, и он снова окликнул погромче:
– Кэти!
Она стремительно вскочила, стиснув руки, и он с изумлением, а затем с мучительными угрызениями совести увидел, что глаза ее потемнели от ужаса.
– Кэти! Не пугайся! Это я, Тони. Я не хотел...
Наконец-то я нашел тебя!
Говоря это, он медленно подходил к ней, протягивая руку, как к испуганному зверьку, которого надо успокоить, а то он вот-вот бросится прочь. В двух шагах от нее он остановился, протянул к ней руки и сказал:
– Кэти, я приехал сразу же, как только узнал, где тебя найти.
Ужас в ее глазах исчез, но он видел, что лицо у нее совсем белое и что она вся дрожит.
– Тони! Любимый мой!
Он даже не заметил, как Кэти бросилась к нему, но почувствовал, как она вся прильнула к его груди, и все тело ее, казалось, приветствовало его тело в порыве желания, и радости, и восторга, - так обнимали женщины своих мужей, вернувшихся с фронта, и Тони когда-то смотрел на них и завидовал. Это было так непроизвольно, так естественно для женщины, у которой жизнь ее тела гармонично сочетается с духовной жизнью, что Тони показалось, будто эти тринадцать лет жизни в Англии отпали от него, как шелуха, и что он снова обрел себя. Они стояли молча. Тони чувствовал прикосновение ее свежей щеки к своей, чувствовал, как дрожит ее тело и сильно колотится сердце. Он сам дрожал с головы до ног, но уже испытывал чудесное ощущение отрадной близости, и кровь в его жилах начинала инстинктивно биться в унисон с ее кровью.
К его ужасу и отчаянию она вдруг разразилась слезами, стремительным, неудержимым потоком слез, вся содрогаясь от рыданий, как будто все муки, страдания и одиночество стольких лет наконец нашли себе выход. Тони, боясь вымолвить слово, нежно держал ее в объятиях и старался успокоить, крепко прижимая к груди. Он чувствовал, как ее слезы, сначала горячие, потом холодные, проникали сквозь его тонкую сорочку; но что в другой женщине раздражало бы его, казалось ему теперь естественным,
Наконец она немножко утихла, но все еще продолжала всхлипывать, глубоко и часто, как обиженный ребенок, и не могла выговорить ни слова. Тони мягко освободился от ее судорожных объятий, обнял ее за талию и повел в тень деревьев. Кэти маленьким платочком старалась вытереть слезы. Шагах в двадцати за густой стеной карликовых деревьев Тони нашел маленькое тенистое местечко среди камней и ракитника. Он сел и, усадив Кэти к себе на колени, обнял ее ласково и бережно, как бедного маленького ребенка, который потерялся и нашелся; он гладил ее руки, чтобы они ожили, прикасался горячими губами к ее лицу, и шептал сам не зная что, но чувствуя, что ей нужно слышать звук его голоса.
Рыдания прекратились, и она перестала дрожать.
Тихонько положив руку ей на грудь, он почувствовал, что сердце ее бьется уже не с такой неистовой силой и судорожная напряженность ее тела постепенно ослабевает по мере того, как кровь ее начинает пульсировать в такт с его кровью. Время от времени она вздрагивала, судорожно переводя дыхание; этот вздох вырывался у нее с такой болью, что у Тони сердце обливалось кровью. Она сидела, опустив голову, так что он не мог видеть ее лица, но вдруг с невыразимым восторгом почувствовал, как она робко подняла руку и положила ее ему на шею, где был расстегнут ворот сорочки. Он понял, что она не забыла. Когда он почувствовал, что она почти успокоилась, он сказал:
– Кэти, дорогая, прости, что я так напугал тебя.
Я ринулся сюда как бешеный бык, но я только вчера узнал, что ты здесь.
– От кого?
– От Филомены.
– В Риме?
– Да.
– Как ты быстро доехал!
– Я взял облако у Ариэля. Просил его дать мне самое быстрое, но все экспрессы были уже заняты.
– А для меня так долго, так долго тянулось время, Тони.
– И для меня тоже. Ведь я, как одержимый, разыскивал тебя, я так томился без тебя, моя Кэти.
– Когда?
– В тысяча девятьсот девятнадцатом году.
– Здесь?
– Да, и еще раньше в Вене. Ведь я исходил этот проклятый город вдоль и поперек, разыскивая тебя.
– В каком месяце это было?
– В октябре.
– Я лежала больная в деревне, в Бишопсховене.
– Боги были против нас.
– Что же ты сделал, когда не нашел меня?
– Приехал сюда, и убивался здесь. Наконец решил, что ты, вероятно, умерла, поплакал на нашей кровати в отеле, потом вернулся в Англию и нанялся в привратники к дьяволу.
– А она была красивая?
– Кто?
– Дьяволица.
– Нет, противная. Я сбежал.
– С кем?
– Один.
– А что тебя надоумило пойти к Филомене в Риме?
– Сам не знаю. Боги, вероятно. Я был в Тунисе и думал, куда бы мне податься, и вдруг меня что-то толкнуло поехать снова в Рим. Вчера я зашел в этот маленький ресторан позавтракать, встретил там Филомену, и она мне сказала, что ты здесь, ну и...
остальное ты знаешь или, впрочем, не знаешь, но узнаешь со временем. Нам так много нужно рассказать друг другу!