Все люди - враги
Шрифт:
– Sictiro, - сказал Тони.
– А эти два лентяя зазнались, вернувшись с войны, у нас в Италии все любят хвастаться этим. Они, видите ли, не могли одни вести ресторан и решили его продать. Но за три месяца они так его испортили, что публика перестала ходить и им не давали и половины той цены, которую он стоил раньше. И вот Нино, это тот, что потолще, - пуфф!
– она надула щеки, чтобы показать, какой он толстый, - Нино приехал к нам и упросил меня похозяйничать у них до тех пор, пока они смогут опять добиться хороших барышей и продать ресторан за настоящую цену.
Тони послушал немного всевозможные жалобы Филомены и, наконец, поднялся, чтобы уйти, решив заглянуть дня через два и застать ее, может быть, в более веселом настроении. Но она положила руку ему на плечо и сказала:
– Присядьте на минуту, синьор Антонио. Я должна вам кое-что сказать. Я как только увидела вас, сразу подумала, что должна вам сказать, и если я Столько времени, по глупости, болтала вам о своих Неприятностях, то только потому, что не знала, как мне к этому приступиться.
– Ну, выкладывайте, в чем дело, - сказал Тони, садясь и недоумевая, к чему клонятся эти приготовления. Может быть, Филомена собралась выйти замуж?
– Мы старые друзья, Филомена, и вы можете сказать мне все, что угодно.
– Я чувствую, что синьор друг, потому-то я и решаюсь сказать об этом. А то бы я не осмелилась,
– Ну, так говорите же, - ответил Тони, немножко раздосадованный всеми этими приготовлениями.
– Что такое?
– Синьор помнит, как он приехал к нам осенью тысяча девятьсот девятнадцатого года?
– торжествен-- но спросила Филомена и уставилась на него своими большими черными глазами.
– Отлично помню, - сказал Тони, внезапно почувствовав острую боль старой раны.
– И как вы непременно хотели занять не самую лучшую комнату?
– Да.
– И как вы расспрашивали нас про австрийскую синьорину?
– Да.
– Она приезжала на Эа и останавливалась в этой же комнате.
– Что?
– воскликнул Тони, вскочив со стула и тотчас же снова опустившись на стул.
– Вы уверены?
Синьорина Катарина?
В первый раз за семь лет он произнес ее имя, и оно откликнулось в нем невыносимо мучительными воспоминаниями.
– Да, конечно, фрейлейн Кэти!
– Что же она делала на Эа?
– спросил он, стараясь справиться с потрясением и побороть какую-то внезапную призрачную надежду.
– Ничего особенного. Уходила гулять на целый день. Иногда, когда возвращалась, видно было, что она плакала.
– О боже!
– вырвалось у Тони.
– Она приезжала все эти три года всегда в эту же пору и только на десять дней. И каждый раз спрашивала о вас.
– Что? Филомена, вы думаете о том, что говорите? Это правда?
– Per Bacco! [Клянусь вам! (итал.)] Зачем мне обманывать друга? гордым, негодующим тоном возразила Филомена.
– Не сердитесь, Филомена, простите меня, - сказал Тони, умоляюще протягивая руку и опрокидывая при этом стакан.
– Расскажите
– Мне кажется, она теперь очень бедная, синьор, - сказала Филомена с грубой откровенностью и присущим итальянцам оттенком презрения к бедности.
– Я знаю наверное, что она нуждается, потому что она говорила мне, что ей приходится копить деньги целый год, чтобы приехать на какие-нибудь десять дней на Эа, да и то она не может заплатить за полный пансион. Она берет только утренний завтрак и обед, и мы уступаем ей это по своей цене, мы так жалеем ее.
– О боже мой!
– воскликнул Тони, закрывая лицо руками.
– Боже мой, боже!
– Если бы вы приехали к нам или хоть написали, синьор.
– Не говорите этого, Филомена. Если бы я только знал! Но все это было так мучительно! О господи, какой я был дурак! Мне нужно было остаться и ждать ее на Эа.
Они сидели молча: Тони, стараясь совладать с собой, прийти в себя от этого удара, Филомена, глядя на него большими внимательными глазами чуть-чуть укоризненно.
– Синьор, - помолчав, сказала она.
– Да?
– Фрейлейн Кэти и сейчас на Эа.
– Что?
– Тони снова вскочил.
– Филомена, помогите мне. Я чувствую, что схожу с ума. Вы думаете, мне можно поехать на Эа? Я застану ее там?
– Дайте мне подумать, - сказала Филомена.
– Матушка писала мне, что она приехала в прошлый вторник, вчера была неделя. Она всегда уезжает в пятницу, на десятый день, с утренним пароходом..
Если вам удастся попасть на пароход в Неаполе сегодня вечером, вы ее еще застанете.
– У вас есть расписание?
– спросил Тони, хватая шляпу и пальто.
– Мне нужно достать такси.
Сейчас есть какой-нибудь поезд?
– Я знаю поезд в три двадцать. Я всегда с ним езжу.
– А теперь три, - вскричал Тони, взглянув на часы.
– Успею ли я? Я должен еще заехать в отель, - взять деньги и паспорт. Филомена! Прощайте, я напишу вам.
Он схватил ее за руки, поцеловал в обе щеки и выбежал на улицу. Но почти сразу так запыхался, что должен был замедлить шаг. Конечно, на улице ни одного свободного такси, стоянка, кажется, на пьяцца Венециа. Он бросился вперед, расталкивая прохожих и не замечая этого, думая только об одном - найти такси. Он потерял массу времени, проталкиваясь сквозь толпу, а когда, наконец, подбежал к первому в длинном раду такси, шофер махнул ему рукой, отсылая в самый конец. Проклиная эту педантичную тупость и проклятые правила римлян, Тони побежал вдоль длинного ряда машин. Он назвал отель и добавил:
– Поезжайте скорей, скорей. Я должен попасть на поезд в Неаполь.
Шофер вел машину умело, но невозможно было ехать быстро по узким улицам, кроме того, полицейские дважды задерживали их на перекрестках.
Тони злился, возмущался, то и дело смотрел на часы и посылал тысячу проклятий по адресу всех и всего, что попадалось им на дороге, переживая вновь смертные муки и напрасные волнения, через которые прошел во время своих поездок по Вене. Было десять минут четвертого, когда они подъехали к отелю.