Все люди - враги
Шрифт:
Кэти внезапно выпрямилась у него на коленях, откинулась назад и посмотрела на него. Тони казалось совершенно естественным, что на него так смотрят и смотрит тот единственный человек в. мире, взгляд которого - и вот именно такой - ему нужен.
Но сердце его опять мучительно сжалось, когда он увидел выражение глубокой скорби в ее глазах и на лице и горестную нежность ее губ. Она была прекрасна, прекраснее даже, чем в свои девические годы, но, боже мой, зачем было нужно, чтобы она так сильно страдала. Какая чудовищная несправедливость, - ничем за нее не отплатишь. Ах, какое проклятие, что злоба,
И все время, пока он думал об этом, Кэти пристально вглядывалась в его лицо, как будто оно было загадкой, которую только она одна могла прочесть.
– Ты очень мало изменился, Тони, только теперь ты стал настоящим мужчиной.
– А ты стала женщиной, Кэти, и ты стала еще красивей, чем раньше.
– Знаешь, о чем я думала, перед тем как ты так напугал меня?
– Обо мне?
– Нет. Какое у вас самомнение, у красивых мужчин! Я думала о том, что мне уже перевалило за тридцать и что меня ждет одинокая старость.
– Какой вздор! Во всяком случае я не так занят собой, как ты. Могу поклясться, что за последние двадцать четыре часа я почти ни о чем не думал, кроме тебя, или о том, как бы попасть к тебе.
Кэти засмеялась, и он был счастлив, что горе не разучило ее смеяться.
– И потом, Кэти...
– Что?
– Ты меня еще ни разу не поцеловала.
Быстрым движением, полным грации и нежности, она нагнулась к нему и прильнула губами к его губам. Предполагалось, что это будет один, короткий поцелуй, но он перешел во множество долгих. И когда она так чудесно, так щедро отдавала ему всю себя в этих поцелуях, он понял, что та Кэти, о которой он мечтал, которая жила в его воспоминаниях, слилась с настоящей живой Кэти в еще более прекрасной действительности.
Тони, взглянув на свои часы-браслет, увидел, что они показывают почти двенадцать.
– Я думаю, нам, пожалуй, пора идти завтракать, - сказал он с нарочитой небрежностью, но украдкой наблюдая за Кэти.
Испуганное, тоскливое, затравленное выражение появилось на ее лице, выражение человека, который среди полного счастья помнит, что жизнь ущемлена грошовыми расчетами.
– Боюсь, что тебе придется идти одному, - сказала она нерешительно, и снова выражение грусти разлилось по ее лицу.
– Я взяла завтрак с собой. Он лежит где-то тут на берегу.
– А, - протянул Тони, - будем надеяться, что его съели медведи. Но если даже и нет, я хочу просить тебя оказать мне честь. Пожертвуй на сегодня своим пикником и позавтракай со мной в отеле. Мы можем потом устраивать пикники хоть каждый день.
Я сказал в отеле, что сегодня день моего рождения и что ты по этому случаю будешь завтракать вместе со мной.
Он был глубоко тронут выражением удовольствия на ее лице от перспективы даже такого маленького празднества, и все же она не решалась принять его приглашение с присущим беднякам страхом перед навязчивостью и расходами.
– Право, я не могу. Я...
Он видел, что ей очень хочется пойти с ним, и ответил:
– Да ну, полно тебе, неужели ты откажешься быть моей гостьей в первый день нашей встречи?
И потом нельзя же разочаровывать Баббо - он сейчас совершает в твою честь всяческие немыслимые подвиги.
– О Тони, какой ты лгунишка! Я отлично знаю, что день твоего рождения в августе.
– Ну что же, - сказал Тони, страшно довольный, что она не забыла этого, - а твой в декабре. Раздели разницу пополам, и получится апрель. Это будет завтрак в честь нашего общего дня рождения. Идем.
Они пошли рощей земляничных деревьев к тому месту около тропинки, где перед их встречей сидела Кэти; они шли, держась за руки, как будто каждый боялся, что другого могут похитить; Тони нагнулся, чтобы снять колючки, приставшие к юбке Кэти, и заметил, что материя была старая и простенькая, хотя юбка сшита почти элегантно. А в полотняном мешочке с ее завтраком оказалось только два апельсина и кусок хлеба. Тони отвернулся, стараясь подавить подступивший к горлу комок, и сорвал с земляничного дерева несколько прошлогодних красных ягод, до сих пор висевших на ветвях.
– Смотри-ка, - сказал он, делая вид, что откашливается.
– Какие красивые! Положи их в свой платочек и сохрани на память о нашей сегодняшней встрече.
– Он весь мокрый от слез, - сказала Кэти, глядя на скомканный маленький платочек.
– Возьми мой, - сказал Тони, вынимая чистый платок из верхнего кармана.
– Какой красивый платок и какой хороший материал у вас в Англии. Ты стал настоящим денди.
– Денди? Вот это мне нравится! Я покупал их у Уолворта всего по шести пенсов за штуку.
– Но они много лучше, чем у нас в Австрии.
– Бедная Австрия, - сказал Тони.
– Раздавлена местью. Но ничего, дорогая, я знаю одну австриячку, которая больше не будет раздавлена. Пойдем-ка скорей, а то Баббо разгневается.
Когда они проходили под высокими деревьями мимо цветущей зеленой лужайки, Тони сказал:
– Посмотри, Кэти, белые фиалки еще цветут.
VII
Когда Тони открыл перед Кэти калитку во двор, он увидел, как мать Филомены торопливо проковыляла через двор в кухню, - очевидно, она поджидала их.
Тотчас же поднялся шум, затараторили возбужденные голоса, и хотя Тони ни слова не понял, он обо всем догадался. Старуха рассказала, что они вернулись вместе. Как же итальянцы любят драматические ситуации, в особенности такие, от которых можно расчувствоваться.
Кэти прошла наверх, в свою комнату, а Тони задержался во дворе, чтобы убедиться, приготовлено ли все как следует. Провожая взглядом ее статную фигуру, двигавшуюся с бессознательной грацией, он вспомнил вызубренную в школе цитату из Вергилия о поступи богинь. Чем провинились грация и нежность, что мы изгнали их из нашего обихода? Варвары! Он улыбнулся, перехватив взгляд Кзти, которым она окинула его, исчезая за дверью. Если она так хороша в этих австрийских тряпках, какова она будет, если нарядить ее в какой-нибудь красивый костюм? В румынский? Нет, слишком криклив, бутафорщина, чешский тоже. В тирольский или шварцвальдский? Нет, они какие-то нескладные и уж чересчур просты в плохом смысле слова. В калабрийский? Да, пожалуй. Эти женщины в Тириоло до сих пор еще сохранили какую-то величавость, они не стыдятся своего тела. Господи, как я ненавижу эти неестественные фигуры!