Все люди - враги
Шрифт:
– Боюсь, что я не понимаю тебя, - сказала с иронией Маргарит, - скорее всего это просто какая-то галиматья, которой ты пытаешься прикрыть свое намерение поступить как величайший эгоист.
– Эгоист! Мне кажется, только эгоист мог бы так истолковать мои слова. Я не стал бы просить тебя покончить ради меня самоубийством и не назвал бы тебя эгоисткой, если бы ты отказалась.
– Значит, ты хочешь сказать, что совместная жизнь со мной - это самоубийство? Спасибо.
– Да нет! Я вовсе не хочу этого сказать. Но продолжать жить той жизнью, которой я жил до прошлого года и которая кажется м.не недостойной и нечестной, - это своего рода самоубийство. И ты сама,
– Хорошо, а что же это за жизнь, какой хо-чешь жить ты?
Тони подумал, потом медленно сказал?
– Здесь опять-таки ни на языке арифметических понятий, ни на так называемом общепринятом ничего не объяснишь. Разве ты поймешь меня, если я скажу, что та жизнь, какая мне нужна, это своего рода поиски жизненных реальностей, поиски бога, есл-и хочешь, а для меня бог - это нечто предельно физическое, не духовное, не общественное, не национальное.
– Ты говоришь о боге?
– воскликнула с усмешкой Маргарит.
– Признаю, что это слово опошлено, - ответил он сдержанно, - но ведь я сказал раньше "жизненные реальности". Почему бы, в сущности, мне не употребить слово "бог", подразумевая под ним все то, что в этом мире "не я". Нечто такое, что неизмеримо выше меня. То, что я хотел бы познать; с чем желал бы общаться всеми своими чувствами, везде, повсюду - о городах, в прекрасных уединенных местах, в искусстве?
Маргарит расхохоталась.
– Ты напоминаешь мне Хампти-Дампти [Хампти-Дампти - персонаж из известной английской книжки для детей "Алиса в стране чудес" Кэролла.], тем, что для тебя какое-то одно слово означает множество вещей, - сказала она.
– Неужели ты действительно веришь во всю эту чепуху?
– Я верю, что мои слова значат что-то для меня, хотя для тебя они, по-видимому, ничего не значат, - ответил он просто.
– Ах так, но, если ты хочешь анать, что я думаю.
я скажу тебе: по-моему, ты стараешься придумать для своего ухода от меня какие-то высокопарные объяснения. В жизни своей не слыхивала подобного вздора - общение с "не я"! Скажите!
– Она остановилась, потом злобно добавила: - И, пожалуйста, не воображай, что я буду терзаться из-за тебя. И не подумаю.
Найдется кое-кто и получше. Я честно предупреждаю тебя, Тони, что если я встречу кого-нибудь, кто мне понравится, то сделаюсь такой же возвышенной, как ты, и буду общаться со своим "не я".
– Ты можешь поступать так, как ты сочтешь для себя нужным, - холодно сказал он и встал.
– Если ты захочешь развестись со мной, я возражать не буду.
А теперь, если тебе больше нечего сказать мне, ты, может быть, извинишь меня, мне завтра рано вставать.
– Ах, меня выставляют?
– воскликнула она, совершенно разъярившись.
– Я должна сидеть дома и изнывать от скуки, пока тебя носит бог знает где?
И быть под рукой, когда тебе заблагорассудится вернуться? Я не желаю больше этого терпеть!
– Да ты можешь уехать сама по себе, когда и куда тебе вздумается.
– Все равно, все равно! Я не допущу, чтобы ты разъезжал бог знает где, путаясь со всякими девками!
– Что же ты намереваешься делать?
– спокойно спросил он.
Она молча смотрела на него по крайней мере с минуту ужасным взглядом слепой, нерассуждающей, ревнивой ненависти, видимо, стараясь придумать какую-нибудь страшную угрозу, которой могла бы сразить его, и не находила ни одной достаточно сильной.
Тони снова овладело чувство, что тот внутренний мир, который он обрел в себе, стал неуязвим, словно между ним и человеческой ненавистью
И она вылетела из комнаты, хлопнув дверью.
После ее ухода Тони медленно разделся, принял ванну, потом, облачившись в пижаму и халат, в раздумье сел у камина. Радостное настроение, в котором он находился весь вечер, конечно, исчезло, но он был менее расстроен, чем ожидал. Сцена с Маргарит, которой он так боялся, зная, что она неизбежна, была, конечно, чрезвычайно тягостной, но она не потрясла его. В сущности, он не принимал в ней участия. Тони уже давно свыкся с мыслью, что не может общаться с Маргарит неуловимыми путями чувства, которое не выразишь словами. Слова вызывают просто внешнее раздражение, они бесполезны, если мысль человека, к которому они обращены, не может перескочить через них к реальности, колеблющимися символами которой они являются. А все же между ним и Маргарит существовало что-то, оборвавшееся в эту ночь, и, оборвавшись, причинило ему боль. Быть может, какая-то таинственная физическая связь, что-то такое, в чем мы не отдаем себе отчета, чувствуем, а не понимаем.
Он сидел так очень долго, раздумывая над своим прошлым, стараясь увидеть себя, людей, которых он когда-то знал, события, которые, возможно, определили его судьбу, мысленно перебирая все это, не затем, чтобы осудить или одобрить, а чтобы понять и принять. Познай самого себя. Он не мог с уверенностью сказать, что это - завет высшей мудрости или бесплодной суетности? Что такое "я сам" в человеке, которое он мог бы познать? Рассудок, всегда создающий себя, - это нечто самоуничтожающее. Может быть, самое опасное в современной жизни - это именно то, что люди, неспособные рассуждать, пытаются пользоваться орудиями и методами умных людей, ибо, когда заурядный человек кичится своей "цивилизацией", он хвастается только чужими изобретениями и достижениями, в которых не принимал никакого участия.
А что значит преуспеть в жизни? Тони решил, что для себя лично он понимает преуспевание только в отрицательной форме. Для него же радость в жизни заключается в том, что ему больше не придется ходить в контору и скучать.
IV
В течение трех недель, проведенных ими в Северной Африке, Тони предоставил распоряжаться их переездами и маршрутами Уотертону. Это была экскурсия Уотертона, и времени у него было в обрез, тогда как Тони мог располагать своим, как хотел, и задержаться потом, где ему вздумается. Они пробыли в Тунисе несколько дней - этого было достаточно для того, чтобы посетить Карфаген и ознакомиться, хотя бы поверхностно, с городом и его пестрыми лавчонками. Для осмотра Кайруана хватило одного дня, потом о"и поехали по железной дороге в Тозер; посетили ближайший оазис, Нефта, а затем проехали в автомобиле больше двухсот миль, прямо через пустыню к приморскому оазису Габес. Там они наняли другой автомобиль, чтобы съездить в Меденин и на островной оазис Джерба, и вернулись в Тунис поездом, сделав остановки в Сфаксе и Сусе.
Поездка носила довольно поверхностный характер, они едва захватили краешек Сахары - то, что Тони больше всего хотелось увидеть, но, во всяком случае, впечатлений было немало.
Было неприятной неожиданностью увидеть, что многие аборигены в Тунисе носят пестрые носки и модные бостонские подвязки, откровенно выглядывающие из-под коротких штанов, и уже совсем потрясающим был призыв к молитве при помощи гудка заводсйой сирены, установленной на минарете. Более того, никто в Тунисе не обращал на это внимания.