Все люди - враги
Шрифт:
– Фрейлейн Катарина, я, кажется, уже не раз объяснял вам, - нельзя так говорить "моя светлость".
– Да, моя светлость.
– Без десяти четыре, дорогая. Помню, как-то мне случилось пойти пить чай к одному старику, который только что получил титул, и вот служанка принесла чай, когда его жены не было в комнате. Он грозно посмотрел на служанку и сказал важно этаким густым басом: "Доложите ее светлости, что чай подан".
А бедненькая служанка, которая трепетала перед ним, мак юная невеста, пискнула: "Да, моя светлость". Он был прямо вне себя от ярости. По-видимому, они ее муштровали несколько дней и чересчур перестарались.
–
– Как ты загорела, Кэти, - лицо, руки, щиколотки!
– Да, - сказала Кэти, грациозно поворачиваясь перед зеркалом.
– Я похожа теперь на такую белую с черными пятнами свинку из цирка.
– Какое богохульство! Почему у тебя такое белое и гладкое тело?
– Я вылупилась из яйца среди гиацинтов. Это ты мне сказал, а то я бы и не знала. Знаешь, мне ужасно хочется пить.
– Хочешь, пойдем в кафе и съедим cassata alia Siciliana [Мороженое по-сицилийски (итал.)], а потом спустимся потихоньку к нашей бухточке?
– О, вот это чудесно! Кто придумал cassata, Тони? Наверное, какой-нибудь замечательный человек.
– Это был сицилийский поэт при дворе Фридриха Великого, - ответил Тони, сочиняя тут же, на месте.
– Его мать была, сарацинская эмирша, а отец нормандский рыцарь. Он влюбился в одну византийскую девушку, которая объедалась сливочным мороженым, как некоторые другие леди. Однажды она сказала ему:
"Ты постоянно воспеваешь мои глаза, волосы и руки, почему бы тебе не сочинить для.разнообразия что-нибудь практичное? Я не допущу тебя на свое ложе, пока ты не сочинишь мороженое столь же совершенное, как я сама". Он ушел и придумал cassata alia Siciliana.
– А ты думаешь, она тоже была твердая снаружи, а внутри - вся сплошной крем?
– спросила Кэти задумчиво.
– Ах, Тони, ты заставляешь меня говорить такие глупости. Но не доложите ли вы вашей светлости, что пора вставать? Я уже почти одета.
После прохладной темной комнаты яркий солнечный свет, отраженный белыми стенами и пыльной дорогой, казался сверхослепительным, и было нестерпимо жарко. Кэти надела темные очки и раскрыла зонтик, чтобы защитить себя и Тони. Но даже и под этой защитой путь до кафе показался им длинным и тяжелым.
– Послушай, Кэти, - сказал Тони, после того как заказал мороженое, - а ведь в самом деле, дорогая, становится чересчур жарко. Мы с тобой долго этого не выдержим.
– Не говори так, Тони. Я так счастлива на Эа, я хотела бы остаться здесь навсегда.
– Мы не можем остаться жить на этом маленьком острове. Мы впадем в черную меланхолию и примемся писать романы. Но уж если ты этого непременно хочешь, я постараюсь завтра найти для нас виллу.
– Нет, йет, я так люблю наши маленькие комнаты и Филомену. Но, пожалуй, нам действительно придется уехать. Но ведь мы вернемся сюда, правда, Тони?
– Ну конечно, вернемся. Я уже думал об этом, Кэти. Но прежде всего скажи мне, куда бы ты хотела отсюда поехать.
– С тобой куда угодно, только не в Австрию, хотя, кажется, даже и там я могла бы теперь быть счастлива. Нет, куда угодно, только не в Австрию.
– Но, может быть, есть такое место, куда бы тебе очень хотелось поехать?
– Да, это место, куда бы ты хотел поехать.
– Есть несколько
– Одну из них я только что привел. Потом здесь слишком жарко летом и ужасно холодно зимой, по крайней мере так говорит Филомена. Правда, здесь нет малярии, но никак нельзя ручаться, что какой-нибудь сицилиец не завезет сюда анофелеса в своей бороде. Кроме того, здесь водится летом какойто микроб, который проделывает черт знает что с вашим животиком. Любовникам не полагается страдать расстройством желудка - это доказано статистическими данными об их долголетии. Кроме того, при существующем режиме не так-то легко приобрести даже дом в аренду - налоги, налоги на каждом шагу, и блюстители закона не оставляют вас ни на минуту в покое. Да, при таком режиме вредно задерживаться на одном месте.
– Ты так мрачно описываешь наш милый остров, Тони.
– Это для того, чтобы публика сюда не ездила.
Но, я думаю, не уговориться ли нам с Филоменой, чтобы она всегда оставляла за нами две комнаты на апрель и май - даже на март, если ты хочешь, только март здесь обычно дождливый. Мы всегда будем проводить здесь наш ежегодный медовый месяц. Но скажи, Кэти, может быть, я слишком навязчиво распоряжаюсь тобой?
– Нет, но мне жаль, что мы не можем таскать за собой Эа на буксире, сообразуясь со временем года.
Ну, ничего не поделаешь! А куда же мы поедем теперь?
– Что ты скажешь насчет Парижа?
– Париж!
– воскликнула Кэти.
– Вот это было бы замечательно! Я была в Париже, когда мне было восемнадцать лет. А не будут ли французы скверно относиться к "бошу", даже если этот "бош" австриячка?
– Ничуть. Если хочешь знать, сейчас во Франции даже своего рода культ немцев, а потом с чиновниками буду иметь дело я. У меня есть друзья во Франции. Ну, и все-таки нам нужно иметь какое-нибудь, хотя бы самое скромное, но постоянное помещение, чтобы хранить всякий ценный для нас хлам, который будет накапливаться и который нам станет жалко выбрасывать, и потом еще какое-нибудь место, где мы могли бы проводить зиму и лето. Мне думается, мы сумели бы найти на юго-западе Франции крошечный домик подешевле, чтобы можно было проводить в нем зиму и лето, а на остаток года заколачивать его и уезжать самим, куда захочется, путешествовать или забираться на Эа. Ты как думаешь?
– Да, кажется, лучше и не выдумаешь. А у тебя есть на примете какая-нибудь французская деревушка?
– Нет, только округ. Ты умеешь править автомобилем, Кэти?
– Умела когда-то, до войны. А с тех пор, кажется, даже и не ездила на автомобиле.
– Ну, ты быстро вспомнишь, а я научусь. Видишь ли, я о Париже думаю по нескольким причинам. Вопервых, это громадная перемена после Эа, там можно и людей посмотреть. Да, да, дорогая моя, тебе придется решиться на это, нельзя же жить всегда в таком уединении. Потом я думал попросить своего приятеля Крилэна купить нам машину - знаешь, такую маленькую французскую машину, похожую на римский саркофаг на колесах. Тогда мы могли бы поехать в Брутэн и обследовать все окрестности. А если мы не найдем места, соответствующего нашему идеалу в этом году, найдем через год или два. Ну, а в Париже мы поживем не больше двух недель. Все же хорошо будет послушать музыку, не правда ли? Посмотреть, что делают художники, побывать в Лувре? Выпить французского винца? Ну - купить для Кэти несколько платьев?