Все люди - враги
Шрифт:
Возвращаясь как-то днем с прогулки из Сити, Тони заметил, что на всех перекрестках дежурит по два полисмена. В одном месте он увидел, как они властно остановили все движение, и оглянулся. Его глазам представилось такое зрелище, какого он никогда не ожидал увидеть на улицах Лондона. Мимо него медленно проследовал броневик, пулемет которого был заправлен лентой с патронами. В кабине сидели два офицера, а за броневиком двигались груженые грузовики - за рулем сидели гвардейцы, рядом с ними вооруженные полисмены, а на заднем борту - солдаты. После каждых четырех-пяти грузовиков снова шел броневик.
Гвардия заняла доки ночью, атаковав их с реки, и вывезла продовольствие под конвоем. Это был случай показать, что против забастовщиков могут быть брошены войска. Тони смотрел на колонну с отвращением и невольно обратил внимание, что приветствовали гвардейцев главным образом женщины.
Несколько дней спустя Тони разбудил утром телефонный звонок, он услышал, как Джулиан сначала что-то ответил сонным голосом, а потом до него донеслись радостные восклицания. Минуту спустя Джулиан отворил дверь к Тони и закричал:
– Забастовка кончена. Маргарит у телефона и хочет поговорить с вами.
Тони вылез из постели и подошел к телефону. Голос Маргарит звучал таким воинственным торжеством, что он невольно содрогнулся - слишком явственно вызвало это в его памяти горькие воспоминания о другой недавней "победе".
– Мы победили! Великолепно, не правда ли?
– Великолепно, - иронически согласился Тони.
– Я потерял на этом всего двадцать фунтов, кепку и хорошее настроение.
– О Тони, нельзя же думать только о себе. Подумай, ведь тред-юнионы разгромлены.
– Неужели? Искренне надеюсь, что нет.
– А я тебе говорю, что разгромлены, и все говорят, что это начало новой эпохи.
– Мне очень жаль, что я не такой энтузиаст, - ответил Тони, - но я всегда отношусь с подозрением, когда у нас официально провозглашают новую эпоху.
Я пережил по меньшей мере две новые эпохи на своем веку и должен сказать, что в обоих случаях это было чрезвычайно неприятно. Как бы там ни было, но я ужасно рад, что все кончилось. Я верю в мир и возлагаю надежды на здравый смысл.
За завтраком он сказал Джулиану:
– Надеюсь, я больше не нужен вашим коллегам.
Говоря откровенно, я об этом жалеть не буду, несмотря на их замечательное радушие в смысле пива и бутербродов.
– Не знаю, - ответил Джулиан, - Может бытьлучше было бы все-таки пойти в редакцию и узнать?
– Хорошо, но обратно пойдемте по набережной; после всех этих кошмаров приятно подышать воздухом и поглядеть на небо.
Когда они пришли в редакцию, там царило необычное оживление, и их предупредили, что они могут еще понадобиться в течение двух-трех дней. На вопрос Тони зачем это надо, ему ответили, что необходимо время для согласования условий, на которых бастовавшие рабочие будут приняты обратно. Прежние соглашения нарушены, и случай, представившийся для их пересмотра, слишком удобен, чтобы им пренебречь. Тони воздержался от замечаний, но это заставило его призадуматься.
Выйдя из редакции, они пошли переулком и вскоре очутились на набережной.
– Давайте посидим, - предложил Тони, опускаясь на скамью.
– Устали?
– Нет. Хоть я и в солидном возрасте, но не так уж стар. А вот на душе у меня невесело и тоскливо.
– Почему? Вы должны бы радоваться, что все кончилось.
– Да я и рад, но меня злит, что нас держат, пока они там торгуются с рабочими, пользуясь случаем прижать их. По-моему, это наглость. Во всяком случае, я предложил свою помощь, чтобы помочь удовлетворить в трудную минуту насущные потребности страны, а вовсе не для того, чтобы защищать интересы предпринимателей. Я думаю дезертировать.
– Не делайте этого!
– воскликнул, возмутившись, Джулиан.
– Подумайте, в какое неловкое положение вы поставите меня. А кроме того, вам, по-моему, нечего особенно беспокоиться за рабочих. Благодаря конкуренции заработную плату вздули до невероятных размеров, и Грегори уверяет, что рабочие не откладывают лишние деньги и даже не тратят их на домашние расходы, а пропивают и проигрывают.
– Откуда Грегори знает? И, во всяком случае, почему бы им не тратить заработанные ими деньги по своему усмотрению? Ведь люди, которые ничего не зарабатывают, наверно, пришли бы в ярость, если бы кто-нибудь позволил себе хоть малейший намек на то, что они как-то не так тратят деньги. Это просто удивительно, Джулиан, почему люди из так называемого нашего класса считают себя вправе делать то, что им нравится, и приходят в праведное негодование, когда те, кого они считают ниже себя, пытаются подражать им. Вы не заметили, уменьшилось ли хоть сколько-нибудь потребление коктейлей, или понизились колоссальные ставки в азартных играх где-нибудь в клубах или на скачках?
Джулиан пожал плечами.
– Ну, это не наше дело.
– Как сказать! Стоит только завариться какойнибудь каше, и им нужна помощь, тогда, оказывается, это наше дело. А как только они добьются своего - хватит! Adios [Прощайте! (итал.)], это уже не наше дело. Хорошо, впредь я буду твердо помнить, что не надо вмешиваться в чужие дела. Достаточно было одного урока.
Я свалял дурака. Уж если на то пошло, я знал это заранее и, конечно, не сделал бы ничего подобного, если бы... ну, да все равно. Никогда, отныне никогда, как говорит могущественнейший Уильям.
Джулиан ничего не ответил и закурил сигарету.
Тони понял, что ему надоел этот спор и что он боится, как бы из-за его дезертирства не пострадал его, Джулиана, престиж. В конце концов какое все это имеет значение? У мальчика свои собственные затруднения - странно, что он всего только на семь лет моложе, а кажется совсем ребенком. И потом ведь он впутался в это дело исключительно из-за Джулиана, по собственному побуждению, и поэтому не имеет права принимать позу незаинтересованного лица.