Все мы люди
Шрифт:
– Покьюлея?
– Грисволд Покьюлей. Так его зовут.
– Это, хммм…?
– Абсолютно. В любом случае, федералы прижали его к ногтю, но все, что он получил – это условный приговор, когда он пообещал больше так не делать.
– И они поверили ему?
– Ну, да, – ответил Келп. – И это не было лишено смысла. Как только они взяли его и выяснили, как он подделывал деньги, поговорили с ним, и оказалось, что он тратит пять часов только на одну сторону банкноты. Ты знаешь, те двадцатки, они полны секретов.
– Да, я видел
– Ну, в любом случае, это означает десять часов на одну купюру и, не считая стоимость материалов, бумаги, краски, износа кистей и всего остального. И максимум, что он может это два бакса в час. Он мог заработать больше, если бы развозил товар для Shop-Rite на полставки.
Дортмундер утвердительно покачал головой и произнес:
– Преступления плохо оплачиваются. Я постепенно прихожу к такому выводу.
– Ну, дело в том, что этот парень прежде жил в Вашингтон Хайтс, где была его мастерская и все такое, но плата за аренду росла, они завысили цену и он вынужден был уехать на Лонг-Айленд. Виктор столкнулся с ним в торговом центре.
– Обменивал двадцатку?
– Нет, – ответил Келп, – но он еще думает об этом. Он рассказал Виктору, что ищет способ, как сделать кучу банкнот за один раз. Виктор предполагает, что он на полпути к изобретению печатного станка, и он волнуется, что парень попадет в беду. И тут войдем мы.
– Мне интересно, куда это войдем мы, – произнес Дортмундер.
– Мы можем дать ему немного настоящих денег, помочь ему избежать соблазна.
– Зачем это нам?
– Ты разве не понимаешь? – Келп был так доволен собой, что готов был расцеловать себя в обе щеки.
Наклонившись вперед, и жестикулирую на половину полным стаканом бурбона, он продолжил:
– Мы подделаем картину!
Дортмундер хмуро глянул на него через свой полупустой стакан и переспросил:
– Мы что?
– Картина, которую мы стянули у Чонси известная, верно? Значит, должны быть ее фотографии, копии и все такое. Покьюлей настоящий художник и он сможет сделать копии всего, поэтому он сделает на скорую руку дубликат картины, которую мы и отдадим ему обратно!
Дортмундер обдумал каждое слово Келпа и сказал:
– Что-то с этой идеей не так.
– Что?
– Я пока не знаю. Просто надеюсь разобраться, пока еще не слишком поздно.
– Дортмундер, это лучше, чем получить выстрел в голову.
Дортмундер поморщился:
– Не говори так, – попросил он.
Уже в предчувствии неизбежного, последние несколько недель, каждый раз проходя мимо окна, он испытывал головные боли.
– Ты должен что-то предпринять. И это можно сделать, не покидая города.
Было ли это правдой? Дортмундер снова начал обдумывать свой побег с Мэй на какое – нибудь побережье Южной Америки. Открыть там бар-ресторан, где знаменитый запеченный тунец Мэй принесет им мгновенный успех, а сам он тоже будет работать в баре. Правда, он не был уверен, как лучше назвать бар, в честь Мэй или «Убежище». Но, как только он представил себе свою мечту еще раз, себя за блестящей стойкой бара из бамбука (в его воображении Южная Америка находилась в очень южной части Тихого океана), то видел идущего высокого, худого парня с хромотой. Он заходит в бар и говорит:
«Здравствуйте, Дортмундер», – и вытаскивает из кармана руку…
– Аа, – вырвалось у Дортмундера.
Келп посмотрел на него обеспокоенно:
– Что-то не так? Плохой бурбон?
– С виски все в порядке.
– Слушай, почему бы не позвонить Виктору и попросить о встрече? Дортмундер? Я сделаю это, правда? Я могу?
Бар-ресторан «Мэй» исчез вместе с не прошеным клиентом.
– Хорошо, – ответил Дортмундер.
Глава 3
– Я не понимаю, почему мы должны встретиться с ним в торговом центре, – ворчал Дортмундер, наблюдая как щетки стеклоочистителя расталкивали снег туда и обратно по лобовому стеклу. Сегодня «машиной доктора» оказался серебристо-серый кадиллак Севилья с магнитофоном и коллекцией кассет Тома Джонса, Энгельберта Хампердинка и Гэри Пакета & Юнион. (Выпуск Севильи был вызван нефтяным кризисом. Кадиллаку необходимы были малолитражные авто, поэтому размеры Седан де Виль были сокращены вдвое, и в результате получилось короткое легкое авто – Севилье).
– Какое это имеет значение? – спросил Келп, плавно продвигаясь в неустойчивом трафике Южного штата. – Мы встречаемся с Виктором в торговом центре, а он отведет нас к Покьюлею.
– Преддверие Рождества, – акцентировал Дортмундер. – Вот какое значение. Мы едем на Лонг-Айленд в метель в торговый центр и все это за неделю до Рождества, вот что имеет значение.
– Ну, сейчас уже поздно менять что-нибудь. Все не так плохо, как может казаться.
На самом деле все было плохо. Когда они проехали бульвар, они сразу же попали в дорожный затор: дворники хлопали о стекло, фары светились в темноте, все стекла в авто запотели, запачканные детские лица выглядывали из окон, люди сигналили друг другу яростно и бессмысленно, и те же люди газовали как ненормальные и крутили колесами, когда наезжали на оледенелый участок дороги, вместо того, чтобы плавно ускориться.
Когда они приблизились к одному из огромных растянутых паркингов Меррик Молл, стало, наверное, еще хуже. К остановленному движению добавились миллионы пешеходов снующих и снующих вокруг, некоторые из них пихали тележки полные рождественских пакетов, а некоторые из них толкали детские коляски полные подарков и детей.
– Это ужасно, – только и ответил Дортмундер. – Твой племянник все тот же мозговой гигант, каким и был всегда.
– Данкин Донатс, – произнес Келп, вглядываясь через ветровое стекло и притворяясь, что не слышит комментариев Дортмундера. – Мы должны встретиться с ним в Данкин Донатс.