Все мы не красавцы
Шрифт:
Впервые за весь поход ожила.
Влезли мы в гору, друг за друга держась. Высокие ворота, окованные.
Нам проводник говорит:
— Вообще он закрыт. В нём редко кто бывает. Но я попрошу Анну Петровну, может, откроет.
И пошёл вниз. Где домик стоял.
И вдруг видим: пыль, пыль и старушка в белом платочке — бе-е-ежит!
Подбегает, и у неё в коробке от ботинок большой медный ключ.
Отперла.
Навалились все вместе, с трудом открыли. Со скрипом. Прошли толстую стену. И вышли во двор. Весь устлан белыми плитами, позванивают под ногами. И стоят под
— Здесь, — говорит Зоя, — монахи жили, вот в этом доме; под ним очень много тайников разных, погребов, подземных ходов, один подземный ход выходит за шесть километров отсюда, только сейчас он завален. А этот дом — трапезная. Здесь они ели.
Мы зашли в большой сумрачный зал с длинным деревянным столом.
— А что они ели?
— Вообще они ели всё. Ограничения были только раз в год. Вот лежит каменная доска, на ней высечено, что следует есть в пост.
Мы стёрли пыль. Долго разбирали старинные буквы. И прочли:
«Караси озёрные.
Белорыбица свежая.
Осетрина копчёная.
Икра чёрная.
Икра красная.
Хлеб пшеничный.
Мед липовый.
Мед цветочный.
Орехи в меду.
Сметана».
— Ничего себе пост! Что же они ели не в пост?
— Обратите внимание, — сказала Зоя Александровна, — как расположен монастырь: подойти к нему трудно, это не просто монастырь — это крепость. Не взяв его, враг не мог идти дальше. И смотрите ещё — сколько во дворе колодцев. Когда подходил враг, сюда стекались жители из соседних деревень — крестьяне, ремесленники. Надо, чтобы воды на всех хватило, — ещё неизвестно, сколько продлится осада. А вокруг болота, не подойти. Подъезд только по этой дамбе, видите? Сейчас она заросла ивами, а тогда была чистая. Про дамбу рассказывают такую историю.
Однажды утром ехал в монастырь царь, чтобы навести в нём свои порядки. А на крыше трапезной стоял маленький ехидный старикашка, настоятель монастыря, архимандрит Фотий. И когда экипаж домчался до поворота, — видите поворот? — Фотий махнул рукой, и ударили все колокола враз, чего раньше не было никогда. Звон! Удар! Ушам больно. Царские лошади от испуга шлёпнулись под откос, в болото, и туда же вместе с каретой полетел и царь. Вылез, снял тину с усов, погрозил кулаком и уехал.
— Неплохо, — сказали Соминичи.
— Но главное, — Зоя разговорилась, раскраснелась, — видели, какие стены толстые? Это же не просто так. Эти стены не брал никакой таран.
Мы подошли к стенам. В стенах время от времени попадались неглубокие полукруглые ниши.
— Это отстойники. Здесь воины стояли, распластавшись, тяжело дыша, пока враги вели обстрел — ядрами, камнями. Но как только обстрел кончался и осаждающие шли на штурм, защитники вот по этим лестницам сразу лезли наверх и встречали тех, сшибали!
Мы поднялись по этим лестницам. Стена была широкая, по ней можно было ходить. С внешней стороны её прикрывали огромные зубцы.
— Вот здесь, между зубцами, осаждённые отстреливались из пищалей, лили смолу. А посмотрите-ка вниз, наружу!
Мы осторожно свесились. Странное дело. Низа стены не было видно.
— Отрицательный угол, — сказал Самсонов, который знал всё.
— Чтобы лезть было трудней! — догадались Соминичи.
— Соображали, — сказал Лубенец.
— Но однажды, — говорила Зоя Александровна, — штурм был особенно упорен. Не взяв монастыря, враг не мог двигаться дальше. И вот у осаждённых кончились ядра, смола, да и просто камни.
И тогда неприятель пошёл на штурм. В начищенных латах, на шлемах перья. Что делать? И тут один дед Фока, деревенский пастух, придумал штуку. Велел собрать всё содержимое из выгребных ям в одну большую бочку, и, когда эти красавцы полезли на стену, на них эту бочку и опрокинули. Ядер они не боялись, но это! Уворачиваются, бегут. Всех смыло! И вот сначала Фока захихикал, а за ним все захохотали. А те, внизу, расстроились, плюются, плачут.
— Кто же, — кричат, — так воюет?
— А мы вас не звали, — отвечают защитники.
И потом много столетий сколько раз враг ни подходил, столько раз и отходил. А внутри ни разу не был.
— Вот она какая, история! — задумчиво сказали Соминичи. — Тогда другое дело!
Мы разбили свой лагерь у стены, среди высокой, спутанной, блестящей травы.
Рядом был обрыв. С него открывался вид, — широкий луг, по нему бежала тень от облака, река, на горизонте лес. Просторно, красиво. Сюда, на обрыв, приводят людей из соседнего нервного санатория. Их этим видом лечат. И сейчас на скамейке сидело их несколько — уже совершенно спокойных.
Мы разлеглись в траве. Присмотрелись друг к другу, и вдруг такой хохот на нас напал! Ну и рожи!
У всех волосы полны пыли, серые, стоят колом.
В глазах, в углах, грязь. На губах — шершавая корка. А как изодрались все — потрясающе!
У кого штаны порваны, у кого куртки клок висит, у кого подошва отлетела, шлёпает.
Самсонов всегда такой элегантный ходил в школе, затянутый, подтянутый, холодный, как лёд, надо всем иронизировал. А вчера его оса укусила, и пол-лица у него запухло, глаз сощурился, а рот ушёл вбок. И говорит Самсонов, говорит, а рот вбок ползёт, Самсонов его догоняет, тянет на место, а он опять уползает. И Самсонов так усмехается виновато, смущается. И странное дело, вдруг с этим смущением он мне словно ближе стал, впервые я его почувствовал.
А Соминичи — в школе от них спасенья не было, а здесь, наоборот, приумолкли. Думают.
А Лубенца я очень хорошо узнал. Молчит, как всегда, но если что надо сделать, первый пойдёт молча и всё сделает.
За все годы, что мы вместе учились, я столько про них не понял, сколько здесь за три дня. И даже, кажется, полюбил их всех…
Ребята разлеглись, задремали. А мне как-то жалко спать. Захотелось ещё раз войти в монастырь, уже одному. Подошёл к воротам, нажал. Пролез.
Пусто. Гулко. Никого. Походил по звенящим плитам, посмотрел через окошко в трапезную. Есть охота. Потом влез на стену. И пошёл по ней. Долго шёл. И вдруг мне показалось, что впереди, между зубцами, кто-то стоит. Выглянул и спрятался. Точно. Так я испугался! Побежал обратно, слез, еле ворота открыл, вылез. Ребята все спят…