Все мы родом из детства

Мурашова Екатерина Вадимовна

– Как все случилось?

– Я заранее его и мать предупредил. Сказал: вот еще раз, и я его убью. Это называется, я потом узнавал, «преднамеренное убийство».

– Как вам удалось с ним справиться?

– Я колун взял, а он уже и на ногах не стоял.

– А потом?

– Мы с матерью его в погреб скинули и железяку под голову положили, будто разбился.

– А милиция?

– Это маленький городок. Там все всё знали. Они, конечно, поняли все, но прикрыли меня, написали «несчастный случай в состоянии алкогольного опьянения». А старший их мне сказал: ты, пацан, скорее уезжай отсюда. Тебе теперь надо так свою жизнь в узел завязать, чтобы из этого дерьма человеком вылезти, что я даже и не знаю… Я в армию ушел, потом

уже туда не вернулся. Я в ВДВ служил… – кажется, он хотел показать мне татуировку, но я отрицательно помотала головой.

– А потом?

– Мать просто расцвела. Похорошела, помолодела, по службе продвинулась. А я вдруг почему-то понял, что как-то стал к ней равнодушен, хотя раньше очень любил, умереть был готов за нее. Я вспоминал, как мы с ним змея пускали. И как он учил меня на лодке грести. И еще как он за мной на дерево лазил, когда я маленьким совсем на спор залез и не мог слезть. Он стоял в последней развилке, тянул ко мне руки и говорил: прыгай, не бойся, я тебя удержу, я же сильный, я твой отец. И смеялся, чтобы мне не страшно было… Он, когда не пьяный, был смешливый очень, выдумщик и любил всякие приключения…

Иван замолчал и как-то жутко, из ворота вверх покраснел. На шее у него надулась какая-то жила, а на виске что-то задергалось. Я испугалась, что его прямо вот здесь, у меня в кабинете хватит инфаркт или инсульт, и от растерянности стала вспоминать что-то из времен гражданской обороны – оказание первой помощи. Потом сообразила, что я теперь по другому ведомству.

– Да тут теперь вообще-то много всяких разных вариантов есть! – бодро сказала я. – Только вы сейчас в таком состоянии, что не запомните, пожалуй. Поэтому берите ручку, бумажку и записывайте…

Иван, как я и предполагала, несколько оторопел от такого поворота событий. Ведь ситуация уже больше тридцати лет представлялась ему совершенно безысходной… Он тупо вертел в руках выданную мной ручку, но красная волна медленно стекала обратно.

– Ну первое, конечно, это вы идете и наконец сдаетесь ментам. Не знаю, как там по законам со сроком давности, но про вас пишут инет и газеты, все упоминают про Достоевского и Раскольникова, у вас пытаются взять интервью, что для вас с вашим складом ума уже нехилое наказание. А дальше отсидите и – на свободу с чистой совестью! Второй вариант – вы садитесь и честно, но без подробностей рассказываете сыну, что с вами такое случилось и почему вы сейчас не можете с ним нормально общаться. В конце рассказываете, как вы его любите. Это для него будет, конечно, стресс, но однократный, лучше, чем длящаяся неопределенная тревога…

– Не могу я на мальчишку…

– Так, как сейчас, – хуже всего. Решайте!

Пауза.

– А вы… вот вы теперь знаете… Вы меня осуждаете? Или думаете, что такое можно простить?

– Послушайте, я вам что, поп? – разозлилась я. – Или прямо господь бог? А может, я похожа на Сонечку Мармеладову?

– П-почему на С-сонечку? – от моего внезапного наезда Иван даже начал заикаться. – К-какая Сонечка?!

– Я всегда работаю из интересов ребенка, – отчеканила я. – У меня был папаша, который в Чечне двух мальчиков лет четырнадцати-пятнадцати почти в упор убил. А они – пять его однополчан, во имя Аллаха. Не мое дело разбираться, кто из них там прав или не прав, и отпускать им грехи. Но раз уж он (или вы) решил после этого размножиться, мое дело – сделать так, чтобы жизнь его детей была по возможности комфортной и независимой от тараканов папаши. Ясно?!

– Двух мальчишек? Как мой Ванька? – задумчиво переспросил Иван. – Прямо вот так застрелил? О Господи… Ладно, я понял. Пошел думать.

– Да. И помните: самое худшее в вашем случае – оставить все как есть.

* * *

Поразмыслив, Иван твердо решил идти сдаваться. Но подумал, что непорядочно будет, если жена узнает обо всем не от него, а от следователя или из газет (я его

прямо «зазомбировала» этими газетами – жена сказала, он даже пытался сам про себя статью сочинить). И накануне ночью разбудил жену и все ей рассказал. Она, как и следовало ожидать от «простой русской женщины», сначала ужаснулась, потом кинулась к нему с воплем: «Бедный ты мой, как настрадался!», а потом деловито объяснила ему, что нагружать и без того перегруженную бумажной работой милицию (женщина любила смотреть сериал «Улицы разбитых фонарей») – просто наглость с его стороны, так как посадить в результате его все равно не смогут (ему же и четырнадцати не было на момент совершения преступления), а время занятым людям тратить придется. Пусть они лучше за это время нынешнего какого-нибудь преступника поймают. А насчет отца – пусть он не думает, они сейчас же всё сделают: и в церковь сходят, и службу закажут, и на могилку съездят. А там он сам сыну всё и расскажет: и как страдал потом, и про свою семью, и про внуков, небось ему там приятно будет…

Выслушивая все это, я, психолог и атеист, думала о том, как далеко все-таки современной психотерапии до народной мудрости, складывавшейся веками.

Разговор с Ваней все-таки состоялся. Мальчику не сказали про убийство, но объяснили совпадение по датам. Отец взял на себя всю вину за недавно испорченные отношения с сыном и попросил прощения. Ваня, естественно, радостно простил. В этом месте у отца случился гипертонический криз, дальше семья очень сплоченно провела две недели у его койки в больнице, ну а потом вроде бы стали жить дальше…

Призрак бродит

Они пришли вдвоем – мальчик и девочка. Явно влюбленные друг в друга и потому (вне зависимости от реальных черт лиц и прочего) красивые до невозможности. Только увидев их, я мысленно собрала в кучку все свои ресурсы, готовая использовать их в полную силу. Постарев душой, мы любим иронизировать над подростковыми чувствами, но что у нас вообще есть красивее, нежнее и трепетнее первой любви? Раз они пришли ко мне вдвоем, значит, в их отношениях возникли какие-то проблемы. Родители против их дружбы, ссора влюбленных, в чем-то один не понял другого, не сумел найти слов, измена, которую надо простить, а может быть, она беременна?! – мысли мои катились по накатанной дорожке. Когда-то мы обсуждали всё это со своими друзьями (больше не с кем было), часами сидя на изрезанной ножами садовой скамейке и чертя в пыли тупыми носками туфель производства фабрики «Скороход». Но вот новое поколение. Они знают о существовании психологов – отлично! Я ничего не забыла и очень-очень-очень постараюсь им помочь.

Против всех моих ожиданий первым заговорил мальчик:

– Скажите, пожалуйста: отдельная, уникальная человеческая личность – это действительно самое ценное, что есть на свете?

– Н-не знаю, – опешила я, потому что только что приготовилась совсем к другому. – Тут, наверное, надо в контексте смотреть.

– Ну, мы так в гимназии на обществознании проходили, – объяснила девочка. – Права личности, все такое…

– Э-э-э… – неопределенно проблеяла я, все еще не в силах перестроиться. Эта влюбленная парочка явилась к психологу в детскую поликлинику, чтобы обсудить программу школьного курса обществознания?!

– Я у вас уже один раз была, с мамой, когда мы с братом дрались, – объяснила девочка. – Вы сказали: разделить пространство и установить правила. Нам тогда помогло…

– Ага, – я ее совершенно не помнила, должно быть, это было несколько лет назад. – А теперь?..

– Все люди равны. Никто не лучше никого, ни по каким признакам – раса, национальность, здоровье, ум, профессия, честность и т. д. Нельзя дискриминировать. Так? – упрямо наклонив голову, продолжал мальчик.

– Ну, теоретически так, – согласилась я, все еще ничего не понимая. – Но это абстракция. В реальности для каждого человека есть близкий круг – родные, друзья…