Всё нормально
Шрифт:
Скучая на остановке в ожидании троллейбуса, я стал думать о будущем. Нет, не о завтрашнем дне рождения, не о том, как пройдёт третья четверть, и даже не о долгожданном лете и Олимпиаде-80, нет. Я попытался представить себе совсем далёкое грядущее.
Наступил первый год на цифру восемь. Восьмидесятые шли всего лишь одиннадцать дней, но жизнь, казалось, перешагнула порог обыденности – словно будущее было уже здесь. А через двадцать лет и вовсе наступит новый век, когда я стану старым, без пяти минут двадцатидевятилетним. Я представил себя солидным длинноволосым мужчиной с усами. Все самые крутые и знаменитые взрослые дяди носили усы и длинные волосы, как солист популярного вокально-инструментального ансамбля «Песняры».
Двадцать лет казались бесконечно долгим сроком. К тому времени в Советском Союзе уже будет построен коммунизм. В школе нам объясняли, что при коммунизме жизнь будет такой
Откуда же мне было знать, что на самом деле моё будущее будет похожим на моё обрезание – с неожиданным началом, болезненной реализацией и непредсказуемыми результатами…
Звуки просыпающегося дома вернули меня в реальность. Взяв Blackberry, я купил билет на вечерний рейс в Петербург. Я встал и пошёл к дому, где Ирина уже гремела посудой, накрывая стол к завтраку.
Глава 1
Нормальный советский гражданин
Молодая женщина моется в ванной коммунальной квартиры и неожиданно замечает в окне над дверью лицо своего пожилого соседа.
– Аркадий Петрович, вы с ума сошли?! – кричит она, стыдливо прикрывая грудь руками.
– Не орите, Марина! Сдались вы мне!
Я смотрю, чтобы вы не брали моё мыло [1] .
1
В советское время рассказывать анекдоты, которые служат эпиграфами к главам этой книги, было небезопасно. За это можно было получить до десяти лет по ст. 70 УК РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда») и до пяти лет по ст. 190-1 (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй). С тех пор, разумеется, в России всё существенно изменилось. Сегодня это ст. 282. – Здесь и далее примечания автора.
ЕСЛИ БЫ МЕНЯ попросили описать моё советское детство одним словом, я бы сказал: «Нормально».
У меня была нормальная советская семья. Мы жили в Ленинграде, в квартире, конфискованной государством у церкви, – и это было нормальным. Наша квартира нам не принадлежала – в Советском Союзе недвижимость была собственностью государства, а обыватели просто получали право ею пользоваться. При этом жилья не хватало, и люди годами, а иногда и десятилетиями, ждали, чтобы получить от властей желанное пристанище. Поэтому большинство советских граждан, даже повзрослев и создав собственные семьи, были вынуждены делить квартиру с родителями.
В Ленинграде 1970-х самым распространённым типом жилья были коммуналки. Большие квартиры, которые советское государство изъяло у их прежних владельцев, превратив некогда роскошные апартаменты в бесчисленные малогабаритные жилища. Чем больше была квартира, тем больше жильцов в неё заселяли: по семье в каждую комнату, согласно принятым новой властью нормативам.
В январе 1971 года одна из таких коммуналок на Подольской улице стала моим первым домом. По ленинградским меркам она была не слишком большой: всего семь семей. Тем не менее это двадцать с лишним человек, которые ежедневно были вынуждены протискиваться в узком коммунальном коридоре между велосипедом, стеной и соседом, толкаться на кухне у общих плит с вечно кипящими кастрюлями и по нескольку раз на дню терять терпение и надежду в очереди к единственному в квартире телефону и в постоянно занятый туалет.
Бабушка, мама и новорождённый я устроились неплохо: в нашем распоряжении оказались целых две смежные комнаты. Отец с нами не жил, и это тоже было нормально. Да и вообще, брак моих родителей был типичной советской историей. Десять лет мама и папа учились в параллельных классах, толком не зная друг друга. В десятом они начали встречаться, в девятнадцать лет поженились, а в двадцать два у них появился я.
Отца звали Сергеем – так же, как его отца. Так же, как и меня [2] . Отец был высоким худым красавцем, безупречно воспитанным и необычайно эрудированным, талантливым поэтом и превосходным танцором. А ещё он был капитаном команды в популярной ленинградской телевикторине «Турнир СК», и его нередко узнавали на улице. Легко понять, почему мама им увлеклась. Сложнее понять бабушку, которая тоже находила отца неотразимым. Её подруги любили шутить, что она разрешила Серёже-большому жениться на своей дочери лишь потому, что для неё самой он был слишком молод. Однако ни красота, ни обаяние отца не спасли молодую ячейку советского общества. Трения между родителями возникли ещё до моего рождения, серьёзно обострились после, а когда мне не было ещё и двух, они развелись.
2
С 1950 по 1981 год имя Сергей прочно удерживало вторую, после Александра, позицию в списке самых популярных в СССР мужских имён. Более 10 % мальчиков, рождённых в эти десятилетия, – Серёжи.
Регистрация нового гражданина Союза Советских Социалистических Республик. С бабушкой, мамой и папой. 1971 год
Примерно к этому же времени относится моё самое первое воспоминание – зловещая увертюра детства. Я лежу в кроватке, рядом со мной огромный зелёный пластмассовый крокодил. Бабушка только что сообщила мне, что крокодил проглотил мою соску. Я в ужасе и не знаю, как пережить неожиданную утрату своей самой любимой на свете вещи. Бабушкин нетривиальный метод отлучения от пустышки впервые привёл меня к осознанию факта, что мир вокруг жесток и враждебен.
После развода родителей бабушка приняла два принципиальных решения. Первое: с этого момента я буду принадлежать ей и только ей. Второе: коммунальная квартира «недостаточно гигиенична для маленького Серёженьки», поэтому надо переезжать в отдельную.
Не являясь собственниками, люди не могли продавать и покупать недвижимость, а только обменивать. Обрести друг друга советским людям, желающим переехать, помогала газета с логичным названием «Обмен», в которой размещались объявления с описанием параметров квартир «на рынке». Особого упоминания заслуживало наличие или отсутствие горячей воды и ванны. (В то время часто в домах не было ни ванны, ни душа, а люди ходили мыться в общественную баню.) Первые и последние этажи считались неликвидом – по причине упрощённого залезания в них грабителей и более вероятных протечек. Когда намечался явно неравноценный обмен, то одна из сторон могла осторожно попросить у другой доплаты, но это было незаконно.
В результате долгих поисков бабушка наконец остановила свой выбор на варианте: обмен наших двух смежных комнат в коммуналке в центре, рядом с метро «Технологический институт», на однокомнатную квартиру в хрущёвке на последнем этаже в Старом Петергофе, примерно в тридцати километрах от Ленинграда.
Петергоф, или, в переводе с немецкого, «Петров двор», – это русский ответ Версалю. Загородная царская резиденция с её великолепными дворцами и парками выполняла двойную работу: во-первых, она утилитарно служила монаршему семейству местом жительства, а во-вторых, поддерживала высокий имидж державы в глазах европейского сообщества. Петергоф, по замыслу самодержца, всем своим размахом и величием должен был наглядно демонстрировать, что эти русские – народ цивилизованный, европейский, со вкусом и со средствами.
Несмотря на то что в Петродворце располагалась часть факультетов Ленинградского государственного университета (ЛГУ) и было много жилых новостроек, жителям центра Петергоф казался настолько отдалённым пригородом, что переезд туда приравнивался к переселению в провинцию.
Проезд на электричке от Балтийского вокзала до нашей станции «Старый Петергоф» занимал примерно полчаса, и это было не самое увлекательное путешествие. Это была не та весёлая электричка, на которой горожане ездили на выходные к себе на дачу копаться на грядках или собирать в лесу грибы да ягоды. Железнодорожная ветка проходила через спальные районы с наскоро понастроенными в послевоенное время кварталами дешёвых панельных домов. Их жители по утрам уезжали на работу в город, а вечером возвращались обратно. Одного взгляда на унылых пассажиров было достаточно, чтобы понять, что этим людям уже ничего не светит. Они достигли потолка жизни, и у них больше нет ни заветных желаний, ни мечты. Они никогда не отправятся путешествовать в дальние страны. У них не будет своего собственного дома или машины. Они не сделают карьеры. У них нет великих целей. Им не к чему стремиться. Их горизонт пуст.