Все они почему-то умирали

Пронин Виктор Алексеевич

Не говоря ни слова, Вулых полез во внутренний карман нейлоновой куртки, для виду порылся там, перебирая в пальцах уже нащупанный паспорт, прикидывая – не может ли он еще что-нибудь сказать, предложить, чтобы все-таки обошлось, и поехал бы он дальше, никого не трогая, никем не интересуясь. И достал бы третью, последнюю бутылку пива из своей сумки, открыл бы ее о подоконник и первые глотки из горлышка сделал бы большие, свободные, чтобы ощутить остроту и свежесть только что открытого пива.

Но нет, в голову ничего не приходило, и он как-то подневольно

вынул паспорт и протянул тощему милиционеру. Нутром почувствовал, что этот человек проще, доступнее, добрее.

– Ага, – сказал тот. – Понятно. Вулых Васыль Мирославович. – И со значением посмотрел на рыжего. И Вулых заметил: простые люди подобные вещи замечают сразу – как бы окаменели черты лица у рыжего, как бы обострились. Он словно сгруппировался и сейчас уже готов был в доли секунды опередить Вулыха, что бы тот ни затеял – вдруг выхватит пистолет, взмахнет ножом, бросится в окно или бежать по проходу... Все это уже предвидел рыжий и ко всему был готов.

– А ну-ка, – сказал он и, взяв у напарника паспорт, всмотрелся в фотографию молодого еще Вулыха, глупого и счастливого, – он тогда только закончил школу, бегал за своей нынешней женой, и не было у него еще двоих детей и никого из родителей еще не хоронил. – Все ясно, – сказал рыжий. – Придется тебе, старик, с нами пройти.

– Зачем? – обмер Вулых.

– Пара пустяков. Не переживай, в крайнем случае, переночуешь.

– Если все нормально, – подхватил тощий, – посадим тебя утром на львовский поезд, и в тот же день будешь дома.

И понял, понял бедный Вулых, что дома он будет не скоро, ох не скоро. Уже не в силах поступать разумно и здраво, вскочил он со своего места, рванулся к выходу, зная в то же время, что бесполезно это, что будет еще хуже, но это уже был рывок отчаяния, рывок животного – окруженного, офлажкованного, взятого на прицел...

Рыжий ждал чего-то подобного, и Вулых не успел даже выскочить в проход, не успел сделать ни шага к тамбуру, к двери, к свободе – плотный милиционер оказался на удивление ловким и шустрым. Едва Вулых проскочил мимо него, как он в ту же долю секунды сзади обхватил его за туловище, прижав руки к бокам так, что Вулых не мог даже пошевелиться. Тощий тут же изловчился и, не теряя времени, надел на него наручники.

– Ну, что же ты, старик, – осуждающе пробормотал тощий. – Так нельзя... Все же можно было по-хорошему.

Вулых молчал, глядя на пол, где одиноко лежали две крышки с бутылок, которые он успел выпить. «Третью без меня выпьют», – подумал он с такой болью, будто именно это сейчас было самым важным для него.

Электричка завизжала, раздался скрежет тормозов, она резко сбавила скорость, за окном замелькали фонари платформы, какие-то буквы, несколько поздних пассажиров, дождавшихся наконец электричку, обрадованных, что не отменили, что пришла все-таки.

Уже выходя в тамбур, Вулых оглянулся в последней надежде, но и она рухнула – сразу за ним шел плотный, а в двух шагах сзади тощий нес его сумку. И в этом было самое печальное, самое безнадежное.

В линейном отделении посмотреть

на задержанного собралось человек пять-семь – собрались все, кто был в это время здесь, кто еще не успел уйти домой.

– Вулых Васыль Мирославович? – радостно приветствовал его начальник отделения, длинный сутулый майор. – Так вот ты какой, оказывается! А мы-то тут все думали, какой он Вулых... Три области на ноги подняли! Тыщи людей задействовали! Это ж надо! Да куда ж тебе, бедному, просочиться сквозь такую сеть! Твоя сумка? – спросил майор, указывая на залатанную медной проволокой синюю спортивную сумку.

Вулых молчал.

Все штатные милиционеры отделения сгрудились вокруг стола и молча ждали продолжения разговора.

– Сумка, спрашиваю, твоя? – настаивал майор.

– Да его сумка, его! – досадливо подтвердил рыжий.

– Помолчи! – голос майора чуть изменился, самую малость, но сразу стало ясно – его балагурство наносное, на самом деле он не такой и должность начальника занимает не случайно. Металл, звонкий такой металл, чуть-чуть, самую малость прозвучал в его голосе, и Вулых чутко это уловил. И сделал для себя вывод единственно правильный: «Будут бить».

– Моя сумка, – сказал он.

– Очень хорошо, – опять развеселился майор. И, подойдя к столу, одним точным движением раскрыл сумку и начал выкладывать на стол все ее содержимое – старую одежду, комнатные шлепанцы, носки, нижнее заношенное белье. И продолжал опорожнять сумку, пока не добрался до плотного пакета, завернутого в мятую газету. Развернув сверток, майор как-то весь оцепенел и, побледнев, медленно обвел глазами сотрудников – в его руках была пачка долларов, сантиметров десять толщиной.

Общий тяжкий вздох прозвучал в комнате.

Сунув руку в сумку, майор вынул еще один такой же пакет, потом еще один, еще... И всего их оказалось десять.

– Сколько же здесь? – спросил майор без вопроса, каким-то мертвым голосом, и поднял на Вулыха пустые глаза.

– Миллион, – сказал тот.

* * *

В суете последних дней у Пафнутьева совершенно не было времени встретиться с женой объячевского телохранителя Екатериной Вохмяниной. Но он не выпускал ее из виду, поглядывал искоса, с интересом и настороженностью, словно чувствовал, что в этом человеке таятся многие разгадки трагических событий в недостроенном доме местного магната. И Екатерина тоже понимала, что близится разговор со следователем, что ни ей, ни ему этой встречи не избежать.

– Что-то вы пренебрегаете мной, Павел Николаевич, – сказала она как-то, подавая на стол. – Со всеми уже побеседовали, выводы свои нехорошие сделали...

– Почему нехорошие?

– А! – она махнула полной рукой. – Выводы хорошими не бывают. Если уж дело дошло до выводов – все, сливай воду.

– Поговорим, – пообещал Пафнутьев, придвигая к себе тарелку с пельменями. – Никуда нам с вами от этого не деться.

– Всегда к вашим услугам, – произнесла она слова несколько странные – не то шутливые, не то излишне церемонные, не то просто лакейские.