Все оттенки черного
Шрифт:
Вот Сорокин и тот парень с подбритым затылком — Шура — обсуждали какую-то шведскую «резину» для покрышек. Юлия Павловна рассказала, как была на закрытии сезона в Малом театре и смотрела «Коварство и любовь». Она стала рассуждать о добровольном женском рабстве, якобы Шиллер навевает некоторые ассоциации с современностью, но… «Даже для моего возраста все чересчур монументально, а так бы хотелось окунуться в простые человеческие чувства без всякой патетики». Кто-то из гостей — кажется, Смирнов, но это Катя точно не помнила — заметил, что Шиллер вообще нелеп и несовременен. Юлия Павловна пожала плечами, но согласилась,
— Так подобный поступок, по-вашему, Юлия Павловна! всего лишь нелеп? — Этот вопрос, как помнила Катя, задай почти весь вечер молчавший красавец-блондин по имени! Владимир. Он сидел на дальнем от Кати конце стола рядом с типом с подбритым затылком. Там усадили и Леру Сорокину — подальше от ее рассерженного брата.
— Какой поступок, Володя? — спросила Юлия Павловна. — Саша, а мы опять забыли с тобой предложить — может, кто меда хочет? Отличный мед, соты. На рынке здешнем очень приличный можно выбрать, и относительно недорого.
— Я имею в виду самоубийство, вы же о нем упомянули. Такой поступок только лишь нелеп?
— Слушайте, а вы видели по телевизору репортаж о том, что случилось тут у нас? Ну, в городе, — вмешался Сорокин. — В криминальных новостях недели? Самоубийство по загадочным и странным причинам. Директор местного завода, такой жук прожженный — и поди ж ты, руки вдруг на себя наложил. Повесился ни с того ни с сего в городском парке на виду у всех.
Тут Сорокина перебила Нина. Кто ее за язык тянул — не известно! Но она тут же выложила гостям Александры Модестовны, что тот репортаж с места событий готовила не кто иная, как ее приятельница, — вот, прошу любить и жаловать — Катя Петровская, криминальный обозреватель, работаете милиции, в центре общественных связей. И самоубийство в Старо-Павловске, оказывается, не первое, был там еще один странный и необъяснимый случай, от которого прямо мороз по коже. Взоры всех обратились на Катю.
— И что же, там какое-нибудь расследование ведется о причинах его смерти? — спросила Александра Модестовна.
Катя (чувствовала она себя как на экзамене!) скромненько ответила, что да, в подобных случаях прокуратура и правоохранительные органы всегда проводят проверку тех обстоятельств, которые могли привести к добровольному уходу человека из жизни. Потому что в принципе смерть человека, даже если это и не криминал, всегда нуждается в объяснениях. И роль средств массовой информации в освещении этого трагического ЧП, конечно… Нина пылко перебила ее: «Каких еще объяснений не хватает? Она, как врач, считает, что участившиеся в последнее время случаи суицида не что иное, как продукт нашего несчастного времени. И у того бедняги, повесившегося в городском парке — я вот только фамилию его, Катюш, позабыла, — наверняка в жизни произошло что-то такое ужасное, что…»
— Ачкасов. Михаил Ачкасов его звали. Я не ошибаюсь, Юлия Павловна? Вы, кажется, говорили, что знали его немного? — сказал блондин Владимир. Юлия Павловна не успела ответить, потому что тут произошло вдруг то, что разом заставило всех умолкнуть.
Звон разбитого об пол блюдца — Катя, как, впрочем, и все остальные, просто опешила от неожиданности. Валерия Сорокина, вскочив со стула, вдруг следом за блюдцем с силой швырнула полную горячего
— Прекрати на меня смотреть! Опусти глаза! Не смей смотреть на меня вот так! Я тебе не твоя шлюха!
Смирнов, он, кстати, в эту минуту не смотрел на Сорокину, а разговаривал с парнем с подбритым затылком — Шурой, осекся на полуслове.
— Лера, милая, что с тобой? Лера, подожди, что ты делаешь?! — чуть не хором послышалось с разных сторон.
Она же, никого не слушая, впилась худыми пальцами в скатерть и потянула ее на себя. Глаза ее, блестевшие, как битое стекло, были устремлены на Сорокина. Но при этом она смотрела словно бы сквозь него.
— Опусти глаза! — прошипела она. — Ты… ты не смеешь… Ты не заставишь меня это сделать! Это гадко, безбожно! Он меня снова дрянью назовет, грязной, паршивой, полоумной дрянью!
— Начинается. — Сорокин поднялся, с грохотом отодвинув стул. — Начинается цирк. Прекрати немедленно юродствовать! — Он подошел к сестре и начал отцеплять ее судорожно скрюченные пальцы от скатерти. Грубо встряхнул несколько раз за плечи. — Успокойся, ну же! Кому я сказал, прекрати это! Кого ты там увидела? Кто на тебя смотрит? Где?
— Лерочка, не нужно волноваться, успокойся, — Александра Модестовна произнесла все это тоном заботливой хозяйки. Но во взгляде, каким она окинула Валерию Сорокину, была лишь брезгливость. — Успокойся же! Ну, кто на тебя не так смотрит?
— Он! — Сорокина ткнула худым пальцем в Смирнова. — Подонок, я не сделаю этого, ясно тебе? Даже если ты меня; снова бить начнешь! Не сделаю! Это гадко, тошно это, тошно!
— Заткнись!! — взревел Константин Сорокин. Катю просто поразила эта его дикая вспышка ярости. Кто бы подумал, что этот дамский угодник способен на подобное. Его сестра, как и все за столом, оглушенная его криком, сжалась в комок.
— Ну, ударь меня, ударь, — прошипела она, следя лихорадочно блестящими глазами за взбешенным братом. — Ну, бей! Разбей мне губы в кровь, выколи мне глаза, растопчи меня, ну же! — И тут она в мгновение ока задрала подол своего сарафанишки, обнаружив там всякое отсутствие нижнего белья, схватила руку брата и сунула себе между ног.
Сорокин свободной рукой с размаха влепил ей такую пощечину, что она не удержала равновесия. Если бы не Шура, сумасшедшая отлетела бы к стене. Тут на террасе поднялся такой невообразимый шум, что Катя едва не оглохла. Сорокина дико орала, извивалась, пыталась вырваться. Тело ее словно исполняло дикий и страшный танец — казалось, ее руки, ноги, туловище, шея — ни один член не слушается. Ее корчило как от нестерпимой боли. Шура подхватил ее на руки. Он был физически очень сильный, это Катя отметила сразу — никто иной просто не смог бы в этот миг справиться с бесноватой.
Вместе с Сорокиным, Александрой Модестовной, Ниной и Смирновым, который, казалось, был искренне потрясен случившимся, они потащили несчастную в комнату. Никто толком, кроме Сорокина, и не знал, что делать: «Припадок у нее… Держите, держите, осторожнее, она ушибется! Кто-нибудь, быстро — полотенце! Ей что-то мягкое надо в рот — иначе она язык себе прикусит!»
Катя, хотя, честно признаться, ей было крайне не по себе, тоже сунулась было следом за ними. Может, надо куда-то бее жать, искать телефон, звонить в «Скорую»?