Все оттенки черного
Шрифт:
— Ты вчера у соседей был? — спросил он.
— Был. Днем.
— Во сколько ушел?
— После обеда, около четырех.
— Вчера у вас был сеанс с Хованской?
— Нет. Она устала, просила перенести. Там соседской девчонке было плохо, она с ней колготилась.
— А вечером ты заходил к ним?
— Нет.
— Дома сидел, значит, безвылазно?
— В Старо-Павловск на машине за продуктами ездил. Вернулся около восьми вечера. В половине десятого спать лег.
— А в четыре поднялся? Режим строго соблюдаешь?
— Я всегда очень
— Когда ты днем уходил с дачи Чебукиани, кто там оставался?
— Все.
— А Смирнов? Что с ним? У него что, правда припадок какой-то был?
Ищенков медлил с ответом.
— Он приехал к Юлии, — сказал он наконец. — У них свои дела. Я не в курсе, что там.
— Что, тоже холистические сеансы?
— Н-нет, скорей это дело иного сорта, — Ищенков медленно подбирал слова. — Он весь день был наверху, даже к обеду не спустился. Она объяснила: не стоит его беспокоить. Он готовится к инициации, это такая стадия ритуального очищения.
Колосову вспомнилась вонь, доносившаяся из комнаты Смирнова, — ничего себе очищеньице. Терминология, употребляемая Ищенковым, его раздражала.
— Что еще за очищение, перед чем? — спросил он.
— Я не знаю. Хованская никогда особо не распространяется о делах своих клиентов. Это не принято.
— Ну да, вещий профессиональный секрет, — Колосов хмыкнул. — Вы же взрослые люди, Ищенков, а все в игрушки мистические никак не наиграетесь. Доигрались уже вон черт знает до чего. Человека, который косил на участке вчера, ты видел?
— Да. Но я не знаю его, клянусь. Это его убили? Как… как это произошло?
«Так я тебе и выложил подробности, — подумал Колосов. — Если у нас с тобой, несмотря на эту экспертизу, все же в конце концов что-то сладится, ты мне сам, голубь, расскажешь, как это у вас с ним произошло».
— Почему племянник Чебукиани, Кузнецов этот, таскается на дачу почти каждый день? — продолжал он задавать вопросы. — Что ему нужно?
— Он работает у Смирнова. Он приезжает только с ним. А иногда по просьбе тетки поручения разные мелкие выполняет. Он ее, кажется, единственный родственник. И потом, я заметил, ему девчонка-соседка сильно нравится. К ней наверняка и приезжает.
— А что нужно Сорокину от вдовы?
— Это скорей Александре Модестовне кое-что нужно от Костьки.
— Что между ними?
— Они спят — вот что.
— Он такой деляга избалованный, холеный, и с этой переспелой каргой?
— Александра — женщина породистая и с биографией. — Ищенков усмехнулся криво. — Сто очков вперед молодым поблядушкам даст. А потом, Сорокина тянет к бабам значительно старше себя — он мне как-то раз сам по пьянке признался. Вдове пятьдесят четыре года, и я заметил, что она не прочь выйти замуж в пятый раз.
— За Сорокина? — Колосов прищурился. — Скажи, а она никогда не высказывала при тебе жалоб на его сестру? Никогда не предлагала, чтобы Валерию в больницу поместили? Короче,
— Нет. При мне так прямо никогда. Она слишком хорошо вышколена для этого. Но девкой она брезговала. — Ищенков смотрел на Колосова: они понимали друг друга уже с полуслова. — Конечно, если посмотреть под этим углом, эта идиотка ей дьявольски мешала.
— Но Сорокин, возможно, совсем и не собирается на ней жениться, — заметил Колосов.
— Не собирается, — Ищенков хмыкнул. — Да кто его спрашивать-то будет? У него выбора уже маловато.
— То есть? Я не понял. Объясни, — Колосов нахмурился: что-то в этой насмешливой фразе Ишенкова было такое…
— Неужели госпожа наша Юлия, если уж она снисходит до наших жалких проблем, не посодействует в исполнении заветного желания своей закадычной подруги? — сказал Ищенков.
— Что ты хочешь сказать этим?
— Ничего. Знаешь, игра была такая в детстве: загадай желаньице и попроси хорошенько. Вдруг да исполнится.
— Я вижу, эта госпожа Юлия произвела на тебя сильное впечатление. Даже несмотря на причиняющее тебе столько хлопот твое женоненавистничество.
Ищенков не отвечал.
— А в ночь когда умерла Сорокина, ты тоже, скажешь, был дома, спал сном праведника?
— Да, спал! Я ушел домой почти сразу же, как ее от припадка откачали. Если хочешь знать — там остались все, кроме меня.
— На даче Чебукиани? И что же… и Сорокин, выходит, тоже?
— Он ночует у Александры каждую ночь. Она с себя его не спускает, стахановца. И ни для кого это там не секрет.
— А нам он заявил, что проводил сестру и остался с ней дома.
— Солгал. Когда утром соседи сообщили, что Лерка мертвая, я к ним пошел сразу. — Ищенков потер лицо ладонью. — Они еще и не вставали даже. Их Юлия разбудила. От нее Костька и узнал радостную новость…
Радостную новость… А ведь Сорокина действительно тогда по всему поселку с собаками разыскивали, подумал Никита. Ему вспомнились следы рвоты на поленнице на участке Сорокиных. Перед тем как выбежать за калитку на улицу, Валерия была там, на единственном месте на участке, откуда были видны окна соседского дома.
— Никита Михалыч, снова вас к телефону, — в кабинет снова заглянул начальник ИВС. — Из прокуратуры следователь, говорит, срочно… Колосов поднялся. Ищенков тоже медленно встал. Никита не знал, что ему сказать, как окончить этот допрос. Тогда, полтора года назад, все было как-то проще. Испуг Ящера казался панацеей от… Он смотрел на Ищенкова. Кто же перед ним? Умный убийца или невиновный? Но если так, что же тогда означает это коловращение совпадений и случайностей, которое словно паутиной опутывает этого человека? Он посмотрел на часы: до половины двенадцатого оставалось еще три с половиной часа. Ровно столько еще времени Ищенков будет в изоляции. А потом его отпустят. Не совершают ли они еще раз роковую ошибку, отпустив его на все четыре стороны, быть может, для новых, еще более страшных и диких поступков?