Всё пришедшее после
Шрифт:
– Свисти, свисти.
– И по этому бульвару, может быть, пойдут наши дети, не зная, что когда-то и мы бродили здесь, мечтая о будущем, и думали о них.
– А ты меня не бросишь?
– До полной победы коммунизма ни за что!
– Не бросай меня, ладно? Что бы я ни говорила, что бы ни делала, я всегда буду тебя любить.
– Не волнуйся, коммунизм пока еще только на горизонте.
Они подошли к ее дому.
– Не замерзла?
– Чуть-чуть. А ты?
– Я – нет, – Артур приосанился. – У нас на работе один
– И зимой?
– Конечно.
– Без шапки?
– Абсолютно!
– Тебе бы тоже так хотелось?
– Это надо годами тренироваться.
– Так ваш сотрудник долго тренировался?
– Да нет, у него другой случай.
– Интересно какой?
– Завтра расскажу.
– Артур, расскажи.
– Ну, хорошо, слушай. Только давай пройдемся, а то ты совсем замерзнешь.
Она боком прижалась к нему, Артур обнял ее рукой. Они неторопливо двинулись дальше.
– Он родился во время войны, зимой. А зимы тогда были суровые.
Людочка поежилась.
– Понимаешь, – продолжал Артур, – его мать, как бы это сказать, ну, в общем, она не хотела ребенка: муж воевал на фронте, она сошлась с другим. Да еще голод, холод, сожитель, злые языки, короче, обуза.
Людочка, повернув голову, смотрела на Артура, стараясь не пропустить ни слова.
– И тогда она решила, – Артур подбирал слова, – что ребенок родился только для того, чтобы заболеть и умереть. Много ли ему надо. Она его вымоет и после ванны кладет на кровать под открытую форточку.
– О Боже!
– Однако, вопреки ее стараниям, он выжил. Причем не просто выжил, теперь он не боится никакого мороза и никогда не простужается, – заключил Артур.
– А мать?
– Не знаю. Наверное, потом поумнела, полюбила его, вырастила. А вот отец с фронта не вернулся, погиб на Днепре.
Людочка остановилась.
– Какая подлая штука – война!
– Война ненавидит женщин и детей.
– А мужчин?
– Как же можно ненавидеть свою пищу?
Людочка посмотрела на небо. На южной стороне показались две первые звезды. Артур увидел ее глаза, наполнившиеся слезами, и его сердце сжалось. Он поцеловал ее в щеку. Она, все еще отвернув голову, смотрела на звезды.
– Я так боюсь, что ты вдруг исчезнешь, – произнесла она.
– Я не исчезну. И всегда буду с тобой, пока ты этого хочешь.
Людочка ладошками вытерла глаза и улыбнулась:
– Значит, коммунизм уже на горизонте?
– Еще на горизонте!
– Ну и пусть он там пребывает.
– Пусть, – Артур согласно тряхнул головой.
– Чем завтра будешь заниматься?
– Стенгазету на работе буду рисовать, – ответил Артур. – А ты?
– А я на ночь программу оставила. Пойду утром посмотрю, что там машина наша насчитала.
– Заедешь завтра?
– Я позвоню.
Они стояли у подъезда.
– Ты иди. – Она быстро поцеловала его.
– Подойдешь
– Да.
Обойдя дом, Артур смотрел на ее окно, пока не сдвинулась занавеска и за стеклом не показалась хрупкая фигурка приникшей к стеклу девушки. Он поднял руку и, оглядываясь, пошел к трамваям. Она отошла от окна и зажгла свет.
Артур шагал и думал, что завтра они снова увидятся и он расскажет ей, как впустую проходит время и какой ерундой ему приходится заниматься. Но с Людочкой он был счастлив и не променял бы ее общество ни на симпозиумы, ни на важную работу, ни на руководящую должность, ни на признание коллег.
«Может, прав был Блок, – пришло ему в голову, – никакой славы не нужно, только бы видеть любимое лицо».
Артур всегда с сожалением расставался с Людочкой. С другими девушками у него так не было. После свидания с ними он с удовольствием возвращался домой, предпочитая одиночество и привычную обстановку. Расставшись с Людочкой, он чувствовал себя не в своей тарелке.
«Может, это и есть любовь? – думал Артур. – Так просто ее распознать: любовь – это когда отсутствие любимой воспринимается не как одиночество, а как гнетущая пустота.
Ты и рассуждаешь сейчас, как Людочка, – поймал сам себя Артур. – Таких, как она, мало. И тебя она, возможно, любит, пока ты не такой, как она. В основе любви лежит разница. Только когда нужно излечиться, подобное лечат подобным».
Молодости свойственно самоутверждаться. Недостатка в гордости и воле у него не было. Женщина, которая подхлестывала бы его, а таких всегда в избытке, очень скоро стала бы действовать ему на нервы, испытывать его терпение. Напротив, ему требовались сдержанность и успокоение.
Гордость не оставляла ему выбора: он не мог, как автоматчик, палить по площадям длинными очередями шумно и бестолково, что так нравится близким и сослуживцам; они принимают это за натиск и энергию. Он действовал как снайпер; он выжидал, выцеливал (всем казалось, что он бездействует), а потом делал один, но точный выстрел.
Между стрелком и снайпером пропасть. Стрелок должен выйти на рубеж и отстреляться. Чем быстрее и точнее, тем лучше. Он подтянут и динамичен. Он торопится. Снайпер долго ждет. Он терпелив, как рысь в засаде. Он дует на замерзшие пальцы и старается забыть, что у него есть мочевой пузырь. Он ждет своего момента. Тогда следует выстрел.
Промах для Артура, как правило, – повод для мучительных переживаний. И переживал он не только по поводу утраченных возможностей, но казнил себя за непрофессионализм. Людочка никогда не отличала поражения от победы и умела не придавать им значения. Она просто жила, не оглядываясь, беспечно, неосторожно, не предвидя ничего плохого. Так живут дети. Как ребенок, она пугалась возникшей опасности и, как ребенок, принимала мнимую опасность за настоящую и наоборот. Мысли о Людочке успокоили Артура.