Все пули мимо
Шрифт:
Вернулся я в усадьбу за неделю до выборов совсем никаким — настолько выступления да митинги измочалили. Сопровождающих всех ещё во дворе распустил, от челяди встречающей отмахнулся, Алиске, как из машины вылезли, буркнул, что обедать не буду, так как устал очень, и к себе поплёлся.
Однако в коридоре меня лечила встречает и дорогу преграждает. Разит от него как из бочки винной, на ногах с трудом стоит, но по всему видно, что в том состоянии глубокой проспиртованности находится, когда хмель уже, сколько ни пей, мозги задурманивать не может.
— Б-брис М-мкарыч… —
— Потом, потом… Завтра… — отмахиваюсь что сомнамбула, его миную и в спальню к себе устремляюсь. Одно желание у меня сейчас дикое — выспаться как следует. И мечтается суток так трое дрыхнуть беспробудно.
Но лечила от меня не отстаёт. В спальню заходит, дверь за собой плотно закрывает.
— Борис Макарыч, — голосом на взводе, с фальцетом, взмаливается он, — р-разговор с-срьёзный к вам, по поводу вашего братца…
Оборачиваюсь к нему и вижу, что в глазах его ужас дикий полыхает.
— Ладно, — вздыхаю, — излагай.
— Ап… ап… — пытается что-то из себя выдавить лечила, но ничего не получается — видать, пятерня страха горло сдавила. Руками дрожащими карманы ощупывает, фляжку извлекает, колпачок свинчивает и прикладывается к горлышку основательно.
— Ух… — выдыхает с некоторым облегчением и начинает наконец говорить: — Насчёт вашего братца… Если б в бога верил — точно посчитал бы, что он Антихрист…
Здесь опять у него горло перехватывает, и лечила снова к фляжке присасывается. И таким вот образом: фраза — глоток, фраза — глоток, и поведал он мне свои врачебные наблюдения за пациентом во время комы.
Да, думаю, маху я с лечилой дал. Раньше, когда отлучался, Алиска за Пупсиком присматривала — но у неё-то мозги в отношении Пупсика запудрены основательно. А вот про лечилу я забыл. Придётся срочно побеспокоиться, чтобы тайна моя за пределы усадьбы не просочилась.
— Да у тебя, дружок, белая горячка! — заявляю безапелляционно, флягу у него отбираю и сам отхлёбываю, чтоб тонус немного поднять, сонливость хоть на полчаса сбить. Что удивительно, помогает здорово, так как смесь у лечилы во фляге атомная. Что рашпилем горло дерёт.
— Дык как?.. — таращится с перепугу лечила. — Не должно…
— А чёртики зелёные тебе не мерещатся? — продолжаю атаку. — Или змеи ползучие?
— Черти? Не-ет… — мотает головой. — А змеи… Дракона вот двоеглавого, огнём плюющего, пару раз видел…
— Вот-вот, — киваю. — Проспись-ка лучше, а завтра с утра поговорим.
Силком его за дверь выпроваживаю, вздыхаю тяжко, остатки из фляги допиваю и вместо того, чтобы в постель забраться, к Пупсику плетусь.
Мамочки мои! Ни хрена себе, что в апартаментах пацана в моё отсутствие творилось! Похлеще, небось, чем в строении № 7, только без дыр сквозных, по краям оплавленных. Лепнина с потолка вся от жара попадала, в шамотной облицовке спальни ямины громадные выжженные, и в то же время сырость в комнате необычайная, будто в душевой — на полу лужи, с потолка конденсат капает.
Пупсика я в его «детской» комнате нашёл. Одна тень от пацана осталась. Сидит он на диване перед телевизором выключенным, на столике перед ним стакан молока да вазочка с печеньем стоят, но он к еде и не притрагивается. Лицо серое, глаза впавшие, неподвижные, сам что кукла ватная. Меня, похоже, и не заметил — в полной прострации находится. Даже сердце ёкнуло и сжалось в предчувствии нехорошем.
Подсел я к нему на диван, за плечи обнял.
— Здравствуй, Пупсик, — говорю ласково.
Ноль реакции, только слеза по щеке покатилась.
— Извини, — бормочу виновато, — что так получилось… Не знал я в турне своём, как тебе туго здесь. Но теперь всю неделю тебя трогать не буду. Отдыхай, сил набирайся.
Молчит он, деревянным истуканом сидит.
Беру я тогда стакан с молоком, к губам его подношу. Отхлебнул он машинально глоток и опять в полной отключке застыл. Тогда я в молоко печенья накрошил и этой смесью стал с ложечки Пупсика кормить. Что удивительно, съел всё. А как поел, чуть-чуть из прострации вышел. Голову повернул и более-менее осмысленно на меня посмотрел. И увидел я в его глазах преданность просто-таки собачью и одновременно боль дичайшую. Сам чуть не заплакал.
— Отдыхай, — говорю голосом треснутым и от его взгляда отворачиваюсь. — Отсыпайся, отъедайся, силы восстанавливай. Ни о чём целую неделю тебя не попрошу. Будь только здоровым.
Не стал я пацану объяснять, что за «работа» ему через неделю светит. А задание будет похлеще всего, что он раньше делал. По всем избирательным округам России великой ему «пройтись» предстоит, чтобы бюллетеней за мою кандидатуру больше половины было, и шустрить пацану на полную катушку придётся. Потому о лечиле я и не заикнулся. Уложил Пупсика на диван, одеялом укрыл, посидел рядом, пока не уснул, и к себе дрыхнуть поплёлся.
А лечила мне той же ночью подлянку устроил — концы отдал. На фоне сдвига явного выжрал ещё литруху спирта медицинского и сгорел в момент. Уж и не знаю, как там спирт в организме воспламеняется, но труп лечилы действительно был весь чёрный, словно изнутри копчёный. Короче, «сгорел на работе» в обоих смыслах.
Но мне себя в его смерти упрекнуть не в чем. Что я мог сделать? Между ним и Пупсиком выбирать надо было. Однако Пупсик один в своём роде, а таких, как лечила, что собак нерезаных. Да завтра я с десяток лечил покруче найму! И много дешевле… Впрочем, нет. Не завтра. Хватит с меня эксцессов смертельных. После выборов, когда пацан на ноги встанет и мозги новому лечиле прочистить соответствующим образом сможет. А пока я да Алиска за парнем поухаживаем — не впервой. Лекарств, что пацану необходимы, в усадьбе валом — впрок запаслись, — так что справимся.
Другая проблема — нагадил мне смертью своей лечила порядочно. В усадьбе только настроения траурного накануне выборов не хватало! Поэтому вопрос сей щепетильный я в экстренном порядке решил. В два счёта труп лечилы сердешного в гроб цинковый запаяли и в сопровождении его благоверной на родину хоронить отправили. Ну, естественно, я благоверной лечилы эти… как их — подъёмные, что ли, для нового места жительства? — нормальные отвалил. Чтоб, как говорится, с глаз долой. Нет трупа — нет и проблемы.