Все рассказы про Ирокезовых

Звезды на востоке медленно теряли свой блеск. Сквозь предутренний туман, поднимавшийся с реки, они казались неясными и ненадежными, словно эскимо на солнцепеке.

Светлело небо, приобретая ту легкую прозрачность, какая разливается в воздухе перед самым рассветом. Воздух чистотой и свежестью ласкал обоняние, а тишина… Впрочем, о тишине ничего нового не скажешь. Тишина была самого высокого класса, не гробовая, конечно, а возвышенно-торжественная.

Собственно

именно она, да еще редкая прозрачность атмосферы привели Ирокезовых в Баальбек. Полтораста лет назад они случайно открыли для себя это место и сумели оценить его прелесть.

Теперь несколько раз в году они выбирали время посидеть на этом клочке Ливанской земли, поднятым метров на двадцать в небо.

Ирокезов-младший лежал на охапке тростника, подперев руками голову. Отец устроился рядом на скрещенных ногах. И сын, и отец смотрели на восток, дожидаясь восхода. Внизу, у подошвы холма, недалеко от реки жались друг к другу два десятка хижин, презрительно названных Ирокезовым младшим шалашами. Над хижинами вился легкий дымок, полосовавший предрассветное небо.

— Вот гады! — раздраженно сказал Ирокезов младший. — Где хотят, там и селятся!

Папаша только поморщился. Дым ему, конечно, тоже мешал, но обращать на него внимание, отвлекаться от возвышенного хода мыслей он не хотел. Слишком хорош был рассвет Видя папашино безразличие сын добавил:

— Пока-то дым… А дальше, глядишь, и навозом потянет…

Папаша опять поморщился.

— Кривись, папенька. Шевели мордой-то, а они тем временем тут сортир поставят. Вот тогда и заживем на славу!

В сердцах он вскочил с тростника.

Место это ему очень нравилось, и он, как и прошлом году, готов был защищать его от любых посягательств. Сын стоял перед отцом, ожидая слова. Согласись с ним отец, да что там согласись, просто поморщись и сын разнес бы эти шалаши в пыль, втоптал бы в землю, но отец ответил иначе.

— По существу ты глубоко заблуждаешься. От них пользы больше чем вреда. От тебя — да. Одно расстройство, а эти бедняки хоть финиками нас угостят… Уйди. Не засти…

Ирокезов младший сел на место. Уважая папашин ум он тем не менее был закоренелым пессимистом, если дело касалось людей. Надо сказать, что его пессимизм часто оправдывался, а значит, для него были реальные основания.

Впрочем, в этом случае искать виноватых было глупо. Сами были виноваты.

Когда в прошлом году они прибыли на этот холм отдознуть душой и встретиться с прекрасным, то обнаружили прямо на вершине отряд египетских строителей вовсю ведущих геодезические работы и фараона Митанха. У Митанха кажется, была еще какая-то цифра в имени, но Ирокезов младший ее не запомнил. В тот раз, после того как они разогнали и строителей, и фараоново войско, тот пытался объясниться и называл себя полностью, но Ирокезов младший и слушать его не стал.

— Ага. Как же. Буду я вас, фараонов еще и пересчитывать, — объяснил он вопившему

от страха монаху и забросил того в реку.

Губа у Митанха оказалась не дура.

Как потом выяснилось, он присмотрел холм для своих надобностей, что Ирокезовых, разумеется, никак не устраивало.

После второго разговора с Ирокезовыми с глазу на глаз выловленный из реки Митанх решил оставить свою столицу на старом месте и не переносить ее в Баальбек.

В ответ, в порыве душевной щедрости, Ирокезов старший оставил жизнь всем оставшимся после драки в живых, отпустил фараона восвояси, а остальных поселил их у подножья холма в качестве военнопленных.

Но кто же знал, что так выйдет?

Пленники обжились, откуда-то появились женщины, дети и не успели Ирокезовы глазам мигнуть, как вокруг холма основалось поселения со всеми положительными (финики, молоко, женщины легкого поведения) и отрицательными (дым, запах навоза, мычание и блеяние) чертами.

Но это было в прошлом, а значит, сделанное никто не сможет сделать не сданным.

Ирокезов старший ткнул сына, выводя его из задумчивости.

— Ладно, не куксись… Смотри…

Солнце на Востоке — это совсем не то, солнце на Западе. Солнце там — Бог, да и выглядит соответствующе.

На глазах у Ирокезовых край светила прорезал край ночи и темнота сразу отскочила назад, собравшись там тяжелыми грозовыми облаками, оставив восходу розовые краски дня.

Восход был по прежнему прекрасен. Даже Ирокезов младший помягчел сердцем и расчувствовался.

Сын с отцом смотрели на солнце до тех пор, пока оно не поднялось над горизонтом и не стало блеском слепить глаза. Они проморгались и поняли, что на смену поэзии восхода пришла проза дня.

Внизу заорали петухи, замычали коровы. Эти звуки вернули Ирокезовых к обычным мирским заботам.

— Эй вы там… — крикнул Ирокезов старший. — Фиников и быстро…

Несколько человечков из ближайших хижин выскочили и, держа каждый по корзинке с финиками, побежали на холм.

— Слушай, папенька, отпустил бы ты их?

Бывшие пленные бежали бодро, с удовольствием. Понять их можно было — не каждый день вот так запросто можно было прислуживать Богам.

— Не уйдут они.

— Это еще почем?

— Я с них крепкую клятву взял. Богом Аммоном поклялись и еще чем-то. Для них это все… И вообще — у мужчины одно слово. Сказал — значит сказал.

Сын ковырнул ногой землю.

— Так что нам, папенька, терпеть это все? Ты хоть представляешь, что тут через год будет?

Ирокезову старшему раньше это в голову не приходило. Он посмотрел на деревеньку, на реку, делавшую там плавный поворот.

— Загородку вокруг поставят, ров, возможно выкопают…

— Ага… Верблюдов заведут… А ты помнишь, как верблюд пахнет?

Папаша вспомнил и передернулся. Воспоминание это подействовало на него как нашатырный спирт. Он сразу пришел в себя.