Все равно тебя не брошу
Шрифт:
– Чего?
– удивился Муравей.
– Муравей, Муравей, - повторил Слизень.
– Что это означает?
– спросил Муравей.
Слизень беспомощно посмотрел на Белку.
– Ах, - сказала Белка, - да ничего это не означает. Поехали!
Они оторвались от земли и взмыли вдоль стен оврага вверх в небо, и через небо - к лесу.
БЫВАЕТ ТАКОЕ – ничего не знать?
– написала Белка Муравью в один прекрасный день.
Муравей подумал, попрыгал,
Да. Все бывает.
Немного погодя пришло еще одно письмо от Белки:
А вот не знать, что солнце светит и что лето и что Слон где-то там с ивы свалился: такое бывает?
Да.
– написал Муравей в ответ.
А вот еще не знать, что ты больше всего на свете любишь мед и сладкие буковые орешки и сахар?
– написала Белка чуть спустя.
– Да!
– воскликнул Муравей.
– Да! Да!
– Он крепко зажмурился, побарабанил себя кулаками по голове и написал в ответ:
Да! Такое тоже бывает.
И тоже еще не знать, что тебе ужасно хотелось бы, чтобы кое-кто (а не просто кто-то там) к тебе случайно зашел: бывает такое?
– написала Белка вслед за этим.
Но когда Муравей собрался ответить на это письмо, перо его сломалось, бумага порвалась, а стол раскололся посередине. Дверь распахнулась, и порыв ветра подхватил и поволок его с собой, через лес, к буку, в Белкин домик.
– Ого, - удивленно сказала Белка, когда Муравей ввалился к ней и шлепнулся на пол.
– Вот не знала, что зайдешь.
– Нет, - сказал Муравей.
– Я и сам не знал. Он отряхнулся и кашлянул.
– Я думаю, это случайно вышло.
– А я знаю, что у меня в буфете есть, - сказала Белка. На мгновение ей показалось, что это было единственное, что она всегда будет знать, хотя она и знала, что очень часто про это забывала.
Муравей уже уселся за стол.
Немного погодя они ели засахаренный шиповник и буковый мед и разговаривали о том, о чем и всегда, - о вещах обычных и вещах сложных и ни о чем в особенности.
ОДНАЖДЫ ЗИМНИМ ДНЁМ Белка писала письмо Муравью:
Милый Муравей
Муравей Муравей Муравей Муравей Муравей,
Муравей Муравей Муравей Муравей
милый Муравей
милый Муравей
Муравей.
Белка.
Это было странное письмо, и Белка сама не знала, зачем она его написала. Но она надела на него курточку, натянула ему на голову шапчонку, потому что было холодно, объяснила ему, куда оно должно идти, и распахнула дверь.
Письмо осторожно ступило за порог, скользнуло вниз по буковому стволу, пробралось по снегу и постучалось в окошко Муравья.
– Кто там?
– спросил Муравей.
– Письмо, - ответило Письмо.
– Письмо?
– удивленно переспросил Муравей и открыл дверь.
– Меня тебе послали, - сказало Письмо, слегка поклонившись и стянув с головы шапчонку.
Муравей осмотрел его со всех сторон, потом осторожно развернул.
– Прочту я тебя, что ли, - сказал он.
– Ну, давай, - согласилось Письмо.
Прочтя письмо, Муравей потер ладошки и сказал:
– Садись, Письмо, садись, дружище. Чем бы тебя угостить?
– Ну...
– нерешительно сказало Письмо.
– Вообще-то не знаю.
– Сладенького?
– спросил Муравей.
– Во, точно!
– сказало Письмо и зашуршало от удовольствия.
Муравей взял карандаш и написал в Письме кое-что сладкое сверху, а по некоторому раздумью - и что-то теплое снизу. Себе он положил меду.
Письмо шелестело от восторга, уголки его сворачивались в трубочку.
Так они сидели долго, и время от времени Муравей поднимался с места и писал что-то на полях Письма.
Когда стемнело, Письмо откланялось. Шел снег, и оно медленно пробралось по сугробам назад на к буку, вскарабкалось наверх и пролезло под дверь в комнату Белки.
– Ну, - сказала Белка, - с возвращением.
– Ага, - сказало Письмо и принялось рассказывать склонившейся над ним Белке о том, как там было, в гостях у Муравья, и напоследок о том, что он, Муравей, думал о Белке.
– Ну и что же?
– спросила Белка.
– Да вот, сама читай, - сказало Письмо.
Прочтя письмо, Белка спросила у него, нельзя ли положить его себе под подушку.
– Да пожалуйста, - отвечало Письмо.
А за окнами бушевала метель, и Белкин домик трещал, и снег валил все гуще, и все вокруг делалось белей и белей.
Но ни Белка, ни Письмо об этом даже не догадывались. Они спали и мечтали о теплых словах и сладких чернилах.
– А ВОТ ЕСЛИ Я СКАЖУ, что пора мне в путь-дорогу, - спросил Муравей у Белки, - ты тогда огорчишься?
Они сидели на берегу реки и глядели на другую сторону. Было лето,
солнце стояло высоко в небе, река поблескивала.
– Ага, - сказала Белка, - огорчусь. А если я тогда скажу, чтобы ты не уходил, ты рассердишься?
– Ага, - ответил Муравей, - рассержусь. Ну а если я тогда скажу, что все-таки ухожу, и что ты меня не сможешь удержать, ты тогда сильно огорчишься?
– Ага, - сказала Белка, - сильно огорчусь.
– Она откинулась на спину и крепко зажмурилась.
– Но если я тогда что-нибудь выдумаю, - продолжала она,