Все смиренно
Шрифт:
— В твоей семье все набожные католики?
Я усмехаюсь.
— Набожный — слишком сильно сказано, но мы все ходим в церковь. — Я еще немного думаю об этом, потом говорю. — Ну, все из нас, кроме Дрю. Кроме свадеб и крещения, он добровольно не заходит внутрь церкви с тех пор, как мы были детьми.
Она поворачивается на живот, упираясь подбородком мне в грудь.
— Что же сделало его паршивой овцой? Он обнаружил у себя на скальпе татуировку шестиконечной звезды или что?
Я улыбаюсь, потому что уверен, что несколько наших посвященных в духовный сан учителей, были такого же мнения о нем.
—
Дрю не очень хорошо воспринял новость. Он не помог понять почему, когда в мире столько всяких придурков, Бог послал неизлечимую болезнь кому-то такому хорошему, как Джейни. В общем, ей сделали химиотерапию, и постепенно у нее началась ремиссия. Но когда мы были в старшей школе, рак вернулся с новой силой и через несколько месяцев она умерла. Она была первой из тех, кого я знал, кто умер. Мои бабушки и дедушки умерли задолго до того, как я родился. Мои тети и дяди все еще живы, но Джейни ушла в возрасте тридцати девяти лет, даже будучи ребенком, мне казалась она молодой.
Уголки губ Долорес опустились в сочувствии.
— Но самое неожиданное случилось на ее похоронах. Отец Стивена, Джордж, был просто раздавлен. И, к сожалению, бесполезен. Все самое тяжелое легло на плечи Стивена. Он принимал важные решения, устраивал поминки. Ему было шестнадцать — незадолго до этого они начали встречаться с Александрой.
Я наблюдаю за тремя воробьями, которые летают с точной синхронностью, когда продолжаю предаваться воспоминаниям.
— Вот, в день похорон, сначала к ней была допущена только семья. Стивен хотел быть первым, хотел немного побыть наедине со своей матерью. Дрю и я пошли вместе с ним для моральной поддержки. В то время священником Святой Марии был Отец Джеральд — он был настоящий представитель старой школы, такой весь надменный козел, знаешь? Он вошел туда, где мы сидели втроем, и сказал Стивену, что его мать умерла, потому что она была не достаточно чистой. Что если бы она была более святой, Господь спас бы ее. Потом он сказал, что ее смерть также была знаком нашей недостаточной веры. Что если бы верили сильнее, Бог откликнулся бы на наши молитвы.
У Ди отвисла челюсть.
— Это ужасно. И что сказал Стивен?
— Ничего. Он был в шоке, слишком убит горем, чтобы что-то говорить. Дрю же, наоборот, всегда быстро реагировал. Так что он поднимается, встает прямо перед уродливым лицом Отца Джеральда и говорит: «Пошли Вы нахрен, Отец, и Ваш осел, на котором вы туда поедите. Разве здесь нигде нет поблизости мальчика, прислуживающего у алтаря, которого вы должны потчевать жертвенным вином, чтобы уложить его в постель?»
Уголки губ Долорес поползли вверх.
— Чем больше я слышу про этого Дрю, тем больше он мне начинает нравиться.
Я киваю.
— Отец Джеральд поворачивается, весь красный, и уже был готов хорошенько врезать Дрю, когда вошли Джон, Анна, Джордж и мои родители. Так что Джеральд сдержался, только чтобы попытаться вышвырнуть Дрю из школы на следующий день. Он сказал, что если тот не извинится, то его отчислят.
А потом Анна начала плакать. Она рыдала из-за того, что если Дрю выгонят, то это разрушит его жизнь, и что она где-то что-то сделала не так. Вот когда Дрю сдался — просто потому что он не мог выдержать слез своей матери. Он написал письмо Отцу Джеральду с извинениями и вытерпел все наказания, что учинил ему старый дурак. Поэтому Дрю может цитировать Библию — слово в слово — потому что Джеральд заставлял его ее переписывать, вплоть до каждой запятой, каждый день после школы. Тем не менее, к тому времени, как его наказание было закончено, Дрю окончательно убедился, что Католицизм это просто ерунда и что Богу нет до нас никакого дела.
Ди наклоняет голову на бок и задумчиво меня осматривает. Потом спрашивает:
— Но ты так не считаешь?
— Нет, не считаю. Я спрашивал Сестру Беатрис, правда ли то, что нам сказал Отец Джеральд. Что если бы в нас было больше веры, Бог откликнулся бы на наши молитвы.
— И что она сказала? — спрашивает Ди.
Своим самым лучшим Ирландским акцентом я отвечаю:
— Она сказала: «Мэтью, мой мальчик, Господь откликается на каждую молитву… но иногда, ответ — нет.»
Какое-то время Ди обдумывает мой ответ. А затем говорит:
— Что ж… это хреново.
Я улыбаюсь.
— Я сказал то же самое.
Потом я вслух интересуюсь:
— А что насчет тебя? Ты росла религиозной?
— Да, можно и так сказать. Моя мама всегда придерживалась разных духовных взглядов. Чуть-чуть Мормонизма здесь, немного Протестантизма там, но все неудачно. Она интересовалась Кабалой, пока Мадонна все это не извратила. Теперь она вся в Буддизме — Тине Тернер с ним повезло.
***
Когда мы возвращаемся к моему байку, время близится к вечеру. Я складываю одеяло и камеру в багажник, и в мой нос бьет запах горячих хот-догов из тележки, что на тротуаре, от чего у меня бурчит в животе. Я достаю свой бумажник и спрашиваю у Ди:
— Хочешь?
Она смотрит на хот-доги, как на заряженное ружье.
— Ай… нет. Я предпочитаю прожить больше пятидесяти, спасибо.
Я заказываю себе один с добавлением чили, а потом отвечаю:
— Хот-дог на улице — это Нью-Йорк.
То же самое можно было сказать о кусочке пиццы.
— Хот-дог на улице — это сердечный приступ. Ты знаешь, сколько там нитратов?
— Вот поэтому он такой вкусный. Знаешь, для того, кто утверждает, что он весь такой «лови момент», у тебя слишком много пунктиков.
Она поддается.
— Хорошо, ладно… — потом говорит продавцу. — Один, пожалуйста.
— Хочешь чили? — спрашиваю я.
— Конечно. Или все, или ничего, так?
Я улыбаюсь.
— Мне нравится ход твоих мыслей.
Мы стоим рядом с моим байком и поедаем хот-доги. Когда Ди заканчивает со своим, на ее подбородке остается немного соуса. Вместо того чтобы сказать ей об этом, я забочусь об этом сам с помощью моего рта.
— Мммм, — смакую я. — На тебе он еще вкуснее.
Она смеется. Так здорово.