Все собаки

Дубровский Евгений

Я положил ружье и, несмотря на темноту, мы немножко прошлись с Диком в дикой пляске: так у нас с ним полагалось в исключительных случаях жизни. Отплясав, мы расцеловались и пошли домой. Дик бежал впереди с самым равнодушным видом. Откуда он взял сил во весь мах нестись два часа после целого дня беготни, как ухитрился найти ночью в болоте ключи, нечто маленькое, по нашему, по-человечьи, даже не пахнущее ничем?

Загадочная дичь — заяц

Порядочная лягавая собака не имеет права лаять во время охоты и не смеет обращать внимания на зайца. Глупого лягаша обычно бьют, сильно бьют убитым зайцем для того, чтобы указать на все неприличие этой добычи; если так не сделать, собака приучается гонять, вспугивать всякую дичь, утрачивает

стойку, гонит «в голос» летящую птицу, делает все это без толка, получается не то гончая, не то лягавая, а в сущности ни то, ни другое, нечто никуда негодное!

Дик, едва начавший охотиться, бросился было за лопоухим, неожиданно вскочившим перед ним на вырубке.

— Куда, — закричал я, — назад, Дик, не сметь. Назад, негодяй!

Он застыл на расставленных для прыжка лапах. Как же так? Дичь, ведь, сильно пахнет дичью, а почему-то нельзя, не надо.

— Не сметь, — сердито повторял я, указав туда, где заячьи лапы, удирая, поразбросали иглы и веточки хвои, — не сметь, не сметь… Понял?

Да, он понял. Вполне, совершенно понял, больше не потребовалось никогда ни малейшего окрика.

Но остаться равнодушным к запаху зайца, — нет, этого Дик не смог: зачуяв этот, очевидно, соблазнительный запах, он всегда совсем особенно ставил уши… Убедившись, что Дик в правилах лягавой собаки стал непоколебимо тверд, я повалил крупного русака, выскочившего в болоте, где мы искали дупелей. Как изумился, как недоумевал Дик! Этакая непоследовательность: запретил искать зайца, а сам стреляет. Вот тут и пойми, как быть порядочной собаке!

Дик, впрочем, не затруднился нисколько. Он с тех пор зайца уже не пропускал. Он делал стойку над каждым пушистым плутом, притаившимся перед ним, но все, от кончика слегка помахивающего хвоста до торчком поставленных ушей, все в Дике выражало явную насмешку: вот тут она, эта и дичь и не дичь, тут оно, странное существо, которое искать и запрещено, и заманчиво, и как будто должно…

Стойка

При некоторой привычке к своей собаке, хотя бы она не отличалась особенными умственными достоинствами, охотник по ее поиску видит, к какой дичи она его ведет. Человек тут пользуется чувствами другого существа, каких он не имеет, какие ему почти непонятны, он проникает, заглядывает в дикий мир, давно ставший ему чуждым, но смутно памятный с бесконечно далекого времени. Могучее, особенное наслаждение, испытываемое охотником от охоты с собакой, не бессознательное ли воспоминание о том мире, вечно свежем и ярком?

Полудикий человек с почти дикой собакой охотится и теперь. Они попросту идут в лес, в болото. Собака умеет только чуять дичь; если она найдет ее раньше, чем подоспеет охотник, она поймает и съест ее. Но охотник знает своего четвероногого помощника, знает каждое движение его хвоста, догадывается, где таится добыча, и к ней спешит. Это первоначальная, наиболее грубая охота. А вот другая крайность, чрезвычайно далекая…

Породистый пойнтер или сеттер, прошедший целую школу особого воспитания, замирает на стойке. Так называется положение собаки, остановившейся после того, как она, учуяв дичь, кралась, почти ползла к ней. Ощущение близости дичи глубоко волнует собаку. Она напряженно вытягивается, дрожит, глаза ее, устремленные к скрытой добыче, горят. Она жадно втягивает воздух, полный заманчивым запахом. Иногда собака поджимает переднюю лапу, стоит на трех, как статуя, иногда ложится… Собака с «мертвой стойкой» ничего не видит, не слышит, пока дичь не взлетит. Она ни за что не шевельнется, пока не подойдет охотник. Такую собаку охотник перед выстрелом наконец, толкает, чтобы она, подвинувшись, вспугнула дичь. Собаке, стоящей менее плотно, охотник дает приказ; она идет или слегка прыгает вперед, дичь летит или бежит, стукает выстрел, добыча падает… Отлично воспитанная собака на стойке неподвижна совершенно. Она не имеет права сойти с своего места, подать убитую дичь и, в особенности, ловить подранка: это — худший порок, позор, преступление. Невежа, способная на такие гадости, уже не собака, достойная записи в родословные книги. Найти и принести добычу, однако, надо. Для такой черной работы есть особая порода — ретривер: мелкая, курчавая собачонка, приученная только

к поноске, помощник главной собаки, собачья собака, не имеющая права делать стойку над живой дичью.

Ретривер.

Между собаками, не обученными ничему, и собаками, достигшими высших пределов собачьего образования, конечно, много переходов. Как и у людей, большинство собак так, средние собачки. Таланты попадаются и среди самоучек. Встречаются испорченные собаки из породистых.

Крак преступник

В юности я купил — так дешево, что даже стыдно, — за 1 рубль великолепного сеттера-гордона. Это крупные длинношерстые собаки, черные, с рыжими бровями и подпалинами. Гордон не боится холода, плавает и ныряет почти как водолаз, вообще — это одна из лучших собак для охоты на уток, которую я тогда предпочитал всем остальным. «Крак» ответил всем моим желаниям. Неприлично низкую цену за него я объяснял тем, что продал мне его деревенский охотник-пропойца, вероятно, стянув где-нибудь. Меня это заботило мало, а подлое выражение морды у Крака я старался не заметить. Несколько дней Крак безукоризненно исполнял свои охотничьи обязанности.

Быть может я ошибался насчет его морды. Трудно судить по наружности.

Однажды, едва я выстрелил с берега небольшой, но глубокой лужи, Крак вдруг исчез, преследуя раненую утку. Я подождал, подождал около лужи и вышел на пожню. Откуда-то явился Крак, виновато виляя хвостом и униженно ластясь. Где шлялся, почему не принес утки? Ну, что с дурака спрашивать, не сумел поймать, дурак, вот и все. Ничего, не всем умным быть. Идем дальше. После выстрела опять: ни утки, ни собаки. Тишина полная. И вдруг в молчании вечерней зари над гладью воды слышится за кустами какой-то хруст, что-то вроде чавканья… Я кладу ружье, бреду выше пояса через вязкую лужу, лезу сквозь чащу кустов и вижу: Крак, со вкусом дожевывая, облизывается над безголовой уткой. Ах, подлец! Я заорал на него с таким бешенством, подвинулся к нему так решительно, что он с визгом убежал. Он скрылся совсем, не вернулся ко мне домой. Мы встречались потом не раз, он предусмотрительно отбегал от меня в сторону.

— Он только головы отъедает, — криво улыбаясь, объяснил пропойца в ответ на мой упрек, — он утку не ест, ну, а головки, это, извините, он кушает.

Крак был не дурак, а преступник.

Таксы

Есть породы собак как бы средних между гончей и лягавой. Например, таксы — по всем признакам лягавые: они послушны голосу и свистку, ищут почти всегда на виду у охотника, живут обычно в комнатах, характером мягки. А гонят таксы голосом как гончие.

Эти кривоногие остромордые мелкие собачонки удобны для стариковской охоты. Старичок усядется на складной стул на опушке и терпеливо ждет, а пара такс, размахивая длинными хвостами, деловито суетится, вынюхивая след зайца. Вскочив из-под неторопливых собак, заяц после нескольких прыжков присаживается, поводит ушами, прислушивается… Бегут, лают… Но какие-то маленькие, кривоногие, не очень страшные, почти смешные… Лопоухий плут не торопится, попрыгивает, опять присаживается послушать. А старичку того и надо, он в сидячего зайца: хлоп!

Такса.

Медлительные на бегу, послушные и смирные в домашней обстановке, таксы проявляют неожиданную свирепость, когда они «притравлены» на барсука или на лисицу. У барсука когти, как у маленького медведя, лисица зла и может искусать очень сильно: ее мелкие зубы остры, как шилья. Таксы смело лезут в нору за барсуком или за лисицей и в подземной темноте грызутся с ними на смерть, выгоняя их из убежища на охотника. При этом иногда на подмогу собакам у входа в нору раскладывают костер, выкуривая дымом затаившегося зверя. На мой вкус такая охота очень скучна и неинтересна, даже с хорошо притравленными таксами. Неопытные же собачонки перед барсуком отступают.