Всё становится на места
Шрифт:
— Ну что, за твои именины, Брадан! — растягивает губы молодой матрос. Несмотря на молодость, одного переднего зуба он уже лишился.
— С праздничком, — поднимает кружку и Пиман. — Ради выпивки я не прочь хоть каждый месяц справлять твои именины!
Все шумят, толкаются, смеются и пьют. Я вижу, что Брадан подносит кружку к губам лишь для вида, и сам поступаю так же.
— Ох и крепкий... — не договаривает матрос, лишённый зуба, и оседает на пол с удивлённым лицом.
— Ты чего, Дирк? — удивляется его ближайший сосед, но и сам падает, упуская кружку, что стучит о пол.
Я решаю присоединиться к ним, не затягивая, чтобы не остаться последним. Чего доброго, Брадан силком вольёт мне зелье, и тогда я бездарно потеряю время, может быть, годы. Моя кружка катится под стол, она не первая недопитая, поди теперь догадайся, что опрокинулась совсем полной. Доски залиты, воняет ромом, я падаю осторожно, как могу, и на меня сверху наваливается кто-то тяжёлый.
— Ну вот и отпраздновали, ребята, — угрюмо произносит Брадан. — Вы уж простите, не мог я иначе. Хотелось бы верить, что скоро мы вас поднимем.
Моряк ещё немного стоит, покачиваясь, и я слышу, как поскрипывают под ним доски. Затем он с размаху опускает свою кружку на стол и выходит.
Всю ночь я маюсь. Никто не приходит, но с места сойти нельзя. Не хватало, чтобы меня застали разгуливающим по палубе. Думал я и о том, чтобы спрятаться в трюме, но понял, что все мы подсчитаны, десять человек, и если кого-то не найдут в камбузе, то будут искать по всему кораблю, искать старательно, и не успокоятся, пока не отыщут. Значит, нужно, чтобы меня отнесли куда задумали и забыли, а затем я проберусь обратно.
Поэтому я лишь сдвигаю в сторону тела, лежащие на мне, надеясь, что Брадан не запомнил, кто в какой позе свалился. И лежу, отлёживая все бока.
Заснуть страшно — могу проснуться в неподходящий момент, забыв о том, что выглядеть проснувшимся мне никак нельзя. Впрочем, сон и не идёт.
Мучают жажда и голод, а у печи так вкусно пахнет котелок с мясной похлёбкой, но трогать её страшно. Котелок не был накрыт, а ну как чей-то грог туда попал? Потому я наскоро отираю морковь и грызу её, лёжа на полу. Мой живот бунтует и требует мясную похлёбку.
Вдобавок печь тухнет, затем и фонарь у потолка гаснет, и дальше приходится лежать в кромешной тьме.
Наконец я ощущаю, что в движении корабля что-то меняется. Мы будто идём плавнее, а может, и вовсе остановились. Наверху распахивается дверь, и я отбрасываю подальше недоеденную морковь.
— Ну что, кого первым? Вон того сам унесёшь? — раздаётся голос Брадана.
Делается светлее — на стол ставят фонарь.
— Унесу, унесу, не бойся, — отвечает ему Бартоломео.
Он проходит рядом, едва не наступая мне на руку, и поднимает одного из матросов, покряхтывая от натуги. Брадан берёт второго, и они поднимаются наверх.
Отсутствуют они довольно долго — вероятно, то место, куда несут спящих, находится не на самом краю берега. Наконец я снова слышу шум.
— Ух, — говорит Бартоломео. — Жаль, что колдун не может их по воздуху перенести.
— Ничего, я в этот раз двоих возьму, — бодро отвечает Брадан. В отличие от своего напарника он даже не запыхался.
— Ты в море-то их не урони, — напутствует капитан.
Затем он примеривается и поднимает меня.
Очень трудно притворяться спящим, будучи перекинутым через чьё-то плечо. Чужие кости давят под рёбра, к голове приливает кровь, не знаю, долго ли продержусь. Меня уже тошнит, и голова болит, и живот болит, а ведь мы даже ещё не поднялись по лестнице. Я почему-то представлял, что нести меня будут осторожно, на руках, и к такому повороту оказался не готов.
Капитан с трудом поднимается, попутно задевая меня о балки и косяки. Я едва держусь, чтобы не выпрямиться. Наконец он перешагивает последний порог, и мы оказываемся на палубе, залитой нежным утренним светом.
Этот момент и выбирает крошка моркови, чтобы попасть мне не в то горло.
Капитан от неожиданности выпускает меня из рук, и я больно прикладываюсь о палубу, не переставая кашлять. Брадан, поднявшийся следом за нами, сгружает свою парочку и идёт на меня.
Я отползаю, кашляя, и гляжу сквозь выступившие слёзы, как они меня окружают.
— Не сработало! — кричит капитан. — Сейчас они все проснутся!
— Проклятый колдун! — сердится Брадан. — Весь план коту под хвост!
— Сейчас разберёмся, — звучит холодный голос за моей спиной.
Я оглядываюсь, вижу край тёмной одежды колдуна, подползаю ближе к его ногам, не в силах встать.
— Гилберт, — прошу я, — не сердись. Я не мог тебя оставить. Я это не пил.
Он присаживается рядом и с тревогой вглядывается в моё лицо, украшенное ссадинами, с заплывшим всё ещё глазом, с пятнами от сока овощей и печной сажи — я старался быть неузнанным, как мог. Проводит рукой по неровно остриженным, тёмным теперь волосам, встрёпанным, склеенным ромом.
— Сильвер! — ахает он.
— Принц? Да быть того не может! — ревёт Брадан. — Влипли так влипли!
— Я никому не скажу, и я хочу с вами! — быстро говорю я. Терять мне особо нечего.
— Значит, вот как мы поступим, — говорит Гилберт, глядя вдаль поверх моей головы. — Мы высадим тебя на берегу, отсюда недалеко до Мёртвых земель, дорога безопасная. Дойдёшь, попросишь помощи у Нелы, она отправит тебя домой. Всё.
— Нет! — возмущаюсь я. — Что вы задумали? Я тебя не оставлю!
— Будешь спорить, — очень медленно, очень зло произносит Гилберт и выпрямляется, — и отправим тебя к остальным спать и дожидаться нашего возвращения. И ещё, расскажешь родным хоть слово о том, что видел и слышал здесь — пожалеешь.
— Скажи хотя бы, зачем тебе корабль!
Я поднимаюсь на ноги и хочу схватить Гилберта за ворот, но он перехватывает мои руки, сжимает, будто в тисках, пока я не кричу от боли.
— Проваливай! — отталкивает он меня. — Я же дал тебе понять, что не хочу тебя брать, зачем ты не послушал? Хочешь ещё поспорить? Желаешь отправиться лежать с остальными?