Всё становится на места

Бонс Олли

и к небу стремятся, и с ветром парят,

и ищут того, кто им внемлет...

Затем она раскрывает пальцы, и освобождённый пепел легко, по крупице поднимается в воздух, клубится вокруг протянутой руки. Он будто искрит, серебристо светится в ночной темноте.

— Пути их лежат меж ветров, непогод,

меж мыслей, и снов, и желаний,

и где бы он ни был, отыщется тот,

кому назначалось посланье, — завершает колдунья и легонько дует на ладонь.

Частички пепла движутся всё быстрее, поднимаются выше и вдруг вытягиваются тонкой лентой. Лента уносится, извиваясь, к морю.

— Лети! — кричит Нела то ли мне, то ли испепелённому письму.

Я разбегаюсь, стараясь не упускать из виду слабые искорки пепла, и вдруг чувствую, что под ногами больше нет опоры (но не потому, что я взлетел, а потому, что достиг места, где земля закончилась). Растерявшись, я бью крыльями как попало, кувыркаюсь, и лишь у самых скал, у пенящейся воды выравниваю полёт. Но пугает меня больше всего не это, а то, что я потерял, упустил из виду ниточку пепла.

Поднимаюсь выше, оглядываюсь и вижу, к счастью, лёгкие искорки впереди. Если бы птиц прошибал пот, то я бы уже весь взмок. В два сильных взмаха нагоняю искрящуюся ленту и стараюсь держаться вровень с ней.

— Лёгкого пути! — доносится с берега.

Сперва я наслаждаюсь полётом. Верчу головой, разглядывая море с дорожкой луны, широкое звёздное небо. Затем это прискучивает, к тому же подступает усталость. Всё же я — не настоящая птица, и может быть, нет у меня птичьей выносливости.

Но корабля нигде не видно, а серебряная нить летящего пепла — единственное, что может привести меня к цели. Значит, упускать её никак нельзя, хоть это и становится всё труднее.

Мне начинает казаться, что пепел поднимается выше, но затем я понимаю: это я опускаюсь всё ниже. Всё ближе гребни волн. Мышцы, приводящие крылья в движение, сводит и жжёт, как огнём. В груди колет.

И когда гаснут последние звёзды, а встающее за спиной солнце розово озаряет воду, я вконец выбиваюсь из сил и теряю серебристую нить.

Я не прихожу в отчаяние, я предполагал, что такое может случиться. Стараюсь запомнить, в каком направлении летел пепел относительно солнца. Я уверен, что двигался быстрее корабля и нахожусь неподалёку от него, а значит, отыщу цель и без помощи.

Но крылья ещё долго отказываются слушаться, движения отдаются болью. Течение сносит меня, его направление меняется, а солнце встаёт над головой, и я перестаю понимать, где восток, где запад. Вдобавок ещё и хочется есть.

Если бы птицы плакали, я бы заплакал. Мне жаль каждой уходящей минуты, но приходится ждать, чтобы солнце начало клониться к западу. Только тогда я пойму, куда точно лететь: чуть правее, чем на запад. Севернее.

И вдруг я замечаю необычный отблеск на маслянистой глади воды. Он будто движется. Я поднимаю глаза и вижу в воздухе серебристую нить пепла. Не раздумывая, я хлопаю крыльями, с плеском поднимаюсь с волны и следую за посланием.

Я долго лечу между небом и водой, и вновь подступает усталость, и я с ней борюсь. Но всё же Нела умница: догадалась, что я могу отстать, и потому на всякий случай отправила ещё одну подсказку.

Тут мою грудь будто пронзает холод. А что, если это не письмо Нелы, а ответ Гилберта? Вдруг я лечу в обратном направлении!

Пытаюсь понять, где солнце, на которое я долго не обращал внимания, следя за извивающейся лентой пепла. Но оказалось, небо заволокло плотными тучами, а я и не заметил. И где-то вдалеке уже погромыхивает.

Я решаю следовать за пеплом — всё лучше, чем в растерянности метаться между небом и водой. Хоть куда-то да прилечу, а даже если вернусь обратно, Нела ещё что-нибудь придумает. С неба тем временем начинают срываться крупные, тяжёлые капли. Серебристая нить отчаянно извивается, огибая летящие дождинки, но они падают всё чаще, и то одна, то другая попадает в цель, унося с собой частички пепла. Искорки мерцают всё реже и наконец совсем гаснут, а дождь встаёт плотной стеной, бьёт по крыльям, давит, пригибает к воде. Я борюсь со стихией, стараясь не терять направление.

Налетают порывы ветра. Резкие и сильные, они переворачивают меня, швыряют в воду. И вода уже не та, что утром — пропали плавные и прозрачные, будто стеклянные, длинные гребни, вместо них встают тёмные горы, покрытые снегами белой пены. Меня закручивает в этой пене, уносит под воду, и больше я не думаю о верном направлении.

Я бьюсь, пытаясь выбраться из водной ловушки, я готов лететь куда угодно, только бы найти укрытие, только бы дышать воздухом. Хлопая крыльями на пределе сил, я поднимаюсь, сражаясь с дождём и ветром. Если бы птицы могли кричать от ужаса, я бы... хотя этот неприятный тонкий крик, что звучит сквозь шум бури, похоже, издаю я.

Меня вертит налетевший вихрь, и вскоре я перестаю различать, где небо, где вода, потому что вода повсюду. Ливень соединил верх и низ, а ветер всё перемешал. Кажется, будто струи дождя текут из моря в небо, или что море над головой, но это всё неважно. Важно только сделать вдох и не наглотаться при этом воды.

Ослепший, оглохший и промокший, я беспорядочно машу крыльями, не понимая, в воздухе я ещё или уже в воде. Меня снова бьёт, подталкивает ветром, и вдруг перед глазами встаёт что-то большое, тёмное — гигантская волна. Я ударяюсь в неё грудью с размаха и успеваю только почувствовать, какая же она твёрдая. Становится очень больно, а затем совсем темно.

Глава 10. До чего ж я умный, ловкий до чего ж

Первое, что я чувствую — тепло. Мне не хочется шевелиться, потому что сознание подсказывает: будет больно. И не хочется открывать глаза: не уверен, что я в безопасном месте. Но тогда придётся отыскивать силы, чтобы спастись, улететь, уползти, если крылья сломаны. А этого мне тоже не хочется. Я хочу только лежать в золотом тепле и ни о чём больше не тревожиться.

— Да он подохлый, — произносит надо мной грубый голос.