Все страсти мегаполиса
Шрифт:
Он не стал объяснять дальше, но она поняла и так. Он боялся, что она не захочет с ним разговаривать, как не хотела этого до сих пор, и был ей благодарен за то, что теперь это изменилось.
– Мы же с тобой сегодня случайно встретились, – сказала она. – Я ведь и не знала, что в театр пойду.
– Ну, случайного ничего не бывает. Не грусти, Сонечка, все наладится. Будь внимательнее.
Отец наклонился и быстро поцеловал Соню в висок. Губы у него были сухие и теплые, несмотря на мороз. Как в ее детстве. Только в ее детстве он советовал ей быть смелее, а теперь вот внимательнее. Но к чему – внимательнее? Если бы знать!
Глава 9
Разыскать
Об этом Соня узнала из маленькой афишки перед Театром Чехова, помещение которого арендовалось под гастроли.
Ирина обрадовалась так, будто Соня была ее родственницей.
– Вы даже не представляете, что для меня сделали! – глядя на Соню, восклицала она.
Из-за линз зрачки ее казались большими и таинственно темнели в зеленой радужке.
– Почему же, представляю, – улыбнулась Соня. – Помогла вам увериться в своих силах, больше ничего.
– Это очень много!
– Немало. Но ничего такого, за что надо так уж сильно благодарить. Если сил нет, то и уверяться ведь не в чем. Так что все главное вы сделали сами.
– Вы настоящая художница, Соня, – покачала головой Ирина. – Что вы заканчивали?
– Ничего, – пожала плечами Соня. – Вернее, истфак.
Она вспомнила, как сказала тому странному человеку на набережной: «По-моему, про очень многие вещи зря говорят, что им будто бы надо учиться. А на самом деле...» А он засмеялся и сказал, что она наивна в своем прагматизме – так, кажется. Наивна! Дура она тогда была, вот и все. И что же «на самом деле», не знала теперь совершенно.
– Значит, у вас природные способности. Извините, что я так говорю, – спохватилась Ирина. – Будто бы свысока. Хотя сама ни в чем ничего не понимаю, и в себе особенно. Так, чувствую что-то, и только. Я ведь вас потом искала, – улыбнулась она. – Хотела пригласить на спектакль. А мне в парикмахерской сказали, что вы уволились. Как все-таки удивительно, что я вас здесь встретила! Какая-то удивительная случайность...
Они сидели в театральном фойе. Днем здесь никого не было, фойе было большим, слова отдавались в нем просторным гулом и потому казались какими-то очень значительными.
– Кто же вам перед спектаклем прическу делал? – спросила Соня. Она хотела сказать, что случайностей не бывает, но постеснялась. Она не умела говорить так просто, как отец, и боялась, что ее слова прозвучат с пустым пафосом. – Очень хорошая получилась. И грим тоже.
– Ой, это Анна Аркадьевна! – Ирина почему-то обрадовалась Сониному простому вопросу. – Я ее с детства знаю, она нашей соседкой была на Молчановке. Мне, помню, когда я «Анну Каренину» в первый раз прочитала, ужасно жалко было, что та под поезд бросилась. Потому что у нее ведь такое же имя, как у Анны Аркадьевны, – объяснила она. – Ну вот, а потом Анна Аркадьевна в Ялту переехала. У нее туберкулез нашли, и врачи велели. Из-за климата. И стала здесь на киностудии работать, а раньше работала на «Мосфильме». Она художник по гриму. Теперь, конечно, на пенсии, она совсем старушка. И я к ней, конечно, сразу пришла, когда мы в Ялту приехали. Не из-за грима, просто так, хотелось ее увидеть. Ну, и рассказала ей, как вы мне сделали прическу Татьяны Яковлевой, и как про линзы посоветовали, и вообще... И знаете, Соня? – Ирина улыбнулась с какой-то детской наивностью. – Я ведь ей не смогла объяснить, что именно вы сделали. Но когда она посмотрела на фотографию
– Ничего удивительного, – пожала плечами Соня. – Какую еще прическу можно сделать по одной и той же фотографии? Только точно такую же.
– Нет, – задумчиво сказала Ирина. – Тут ведь дело не в самой прическе даже... Хотите, я вас с ней познакомлю?
Анна Аркадьевна жила в Аутке, рядом с домом Чехова.
– Я каждый день бываю в его саду, – сказала она, разливая чай. – И в доме, конечно, тоже. Музейные девочки меня пускают. Прошлой зимой было ужасно, мы не знали, что делать. Денег на содержание дома почти не давали, сырость была такая, что начали отслаиваться обои... А ведь там картины. Помните, эти печальные стога Левитана над камином? Для них это было просто губительно.
Соня не могла вспомнить картину Левитана: последний раз она была в музее Чехова, когда училась в школе. Но ей неловко было признаться в этом прозрачной старушке Анне Аркадьевне.
Из тостера выпрыгнули тоненькие румяные хлебцы, упали на прямоугольный латунный поднос с закругленным краем. Соня смотрела на этот поднос с интересом: ей казалось, у него должно быть какое-то необычное назначение.
– Это поднос из-под самовара, – заметив ее взгляд, сказала Анна Аркадьевна. – Такие прежде по всей России были. И у нас в семье тоже. Мне теперь кажется, это было совсем недавно. Их потом стали использовать под тостеры, из-за крошек удобно. Я стара как мир, Сонечка, – улыбнулась она.
Латунный закругленный поднос был из того же мира, что и серебряные черненые сахарницы – отдельно для песка и для рафинада, и кофейная мельница, похожая на шарманку, и большой, как город, кухонный буфет. Впервые воспоминание обо всех тех вещах из квартиры Дурново не вызвало у Сони раздражения. Оно и умиления, правда, не вызвало. В этом воспоминании вдруг появилось для нее что-то другое, совсем новое... Понимание, вот что! То же новое, неожиданное понимание жизни, какое она почувствовала, когда шла рядом с отцом по ледяному городу. Это было необъяснимо, но очевидно.
Они разговаривали с Анной Аркадьевной весь вечер напролет – о Ялте, о московской студии «ТиВиСтар», о том, какие сводчатые потолки и широкие подоконники были в Сониной гимназии, и о том, что в этой гимназии училась Цветаева... Время летело, как дыхание, и Соня не чувствовала ни усталости, ни скуки от долгого разговора.
Ирина посидела у Анны Аркадьевны совсем немного – познакомила с ней Соню и убежала на спектакль.
– Я так рада, что Иринка поверила в себя, – сказала старушка. – Она чудесная девочка, но необычная и всегда такая была. Когда у нас на Молчановке взялись травить тараканов, она плакала от жалости к ним. Говорила: «Зачем же травить, они такие нетребовательные животные!» У нее в детстве даже подруг не было: всем казалось, что она ломака. Дети ведь редко принимают то, что выходит из ряда вон, – объяснила она. И добавила с улыбкой: – Ей бы теперь молодого человека найти. Сердечного человека.
– Сердечного... – с горечью повторила Соня. И неожиданно для себя сказала: – Знаете, Анна Аркадьевна, мне в Москве стало казаться, что... В общем, я перестала верить, что они там способны на человеческие отношения. Бездушные они! Говорят с тобой вроде так сердечно, а потом оказывается, что это ничего не значит. Извините, – спохватилась она. – Вас я совсем не имела в виду.
– Ничего. – Старушка в самом деле нисколько не обиделась. – Я понимаю, о чем вы говорите, Соня. Но ведь по-другому ваши московские отношения и не могли сложиться.