Все страсти мегаполиса
Шрифт:
– Почему? – удивилась она.
– Не обижайтесь, Сонечка, но – от вашего нетерпения. Оно всегда рождает непроницательность. В настоящую жизнь ведь сразу не заглянешь, она никогда не открывается сразу, а терпения просто жить, находить смысл в ее повседневном течении, – такого терпения большинству людей не хватает, и внимания не хватает, чтобы доглядеться до ее главного рисунка. Он очень прост, Соня. Прост и человечен. Возможно, вы даже видели какие-то его знаки, пока жили в Москве, но не умели их замечать. Извините мое резонерство, – спохватилась она.
Соня пропустила ее извинение мимо ушей. Так
– Но как же его все-таки разглядеть? – чуть слышно спросила Соня. – Этот рисунок?
– Он сам вам покажется, не беспокойтесь. Мне кажется, с вами это произойдет обязательно. – Анна Аркадьевна сказала это так уверенно, будто они с Соней разговаривали не в холодной комнате ветхого дома в Аутке, а где-нибудь на Сивцевом Вражке или на Молчановке, где она родилась. – А то, что показалось вам сердечностью, – улыбнувшись, добавила она, – это и правда всего лишь удобная форма общения. Что поделаешь, так происходит в любом мегаполисе. В Париже или в Нью-Йорке, я думаю, то же. Жизнь в таких городах слишком напряжена повседневно, потому их обитатели и вынуждены беречь силы. И потому им проще держаться с посторонними людьми доброжелательно, нежели зло или скандально. Конечно, такое отношение не надо принимать за настоящую доброту, но и сердиться на это тоже не надо. Это надо просто понимать. Что требует крепкого внутреннего стержня. Самодостаточности, самостоянья, если хотите. Но у вас это, мне кажется, есть. Значит, и бояться вам нечего.
Соня сидела в полном ошеломлении. Каждое слово Анны Аркадьевны было так глубоко и вместе с тем так просто, как будто та различала рисунок жизни прямо в сплетении зимних веток за своим окном.
Наверное, старушка заметила ее смятение и тактично перевела разговор на другое.
– Ирина восторженно отзывалась о ваших способностях, – сказала она.
– О каких способностях? – не поняла Соня. – Никаких у меня способностей нет.
– Кто это вам сказал? – удивилась Анна Аркадьевна.
– Ну... Оператор один сказал, а он опытный. Да я и сама поняла. Актриса из меня никакая.
– Актриса? – снова удивилась старушка. – Я думала, вы свои художественные способности имеете в виду.
– Что вы, Анна Аркадьевна, – махнула рукой Соня. – Это глазки рисовать, что ли? Тоже мне, способности!
И тут она увидела, что Анна Аркадьевна сейчас заплачет. Несмотря на все свое рождением и целой жизнью данное самообладание. Заплачет или даже сознание потеряет – так она побледнела.
– Извините! – воскликнула Соня. – Я совсем не то... Я только про себя... Про то, что у меня в самом деле никаких способностей нету! И художественных тем более. Из меня даже историк не получился!
– Даже историк!.. – Анна Аркадьевна слабо улыбнулась; наверное, Сонины слова показались ей очень уж нелепыми. – Это, между прочим, одна из самых серьезных специальностей. Мы с вами о Цветаевой вспоминали, а она через единокровных брата и сестру была в родстве с Иловайскими, со знаменитой семьей. Там великие историки были. Жили у Старого Пимена, это переулок, который от Садовой-Триумфальной идет, вы, может быть, знаете.
– Садовую-Триумфальную знаю. – Соня так обрадовалась,
– Возможно. – Теперь Анна Аркадьевна наконец улыбнулась обычной своей улыбкой. – Извините, Соня, я с собой не совладала. Просто я привыкла трепетно относиться к своей профессии. Как и к любой другой, впрочем.
– Если бы у меня такая, как у вас, профессия была, я к ней тоже трепетно относилась бы, – вздохнула Соня.
– Но мне показалось, моя профессия выглядит в ваших глазах скучной.
Соня почувствовала, что ее щекам и даже вискам становится жарко от стыда.
– Я не знаю... – пробормотала она. – Ничего я о себе не знаю, не понимаю. И Москва мне не помогла!
Но, сказав это, она тут же поняла, что покривила душой. Какое-то новое понимание рождалось у нее внутри всю последнюю неделю, проклевывалось, как цыпленок из яйца, и сегодня она чувствовала его настойчивые удары особенно остро. И Москва, уже ставшая прошлым, значила для этого рождающегося понимания гораздо больше, чем Соня считала еще совсем недавно.
– Я, конечно, не Москва, – сказала Анна Аркадьевна, – но, возможно, сумела бы вам помочь. Знаете, ведь способности к такой профессии, как у меня, видны сразу. Они, как французы говорят, на кончиках пальцев. Ты или чувствуешь человеческий облик, или не чувствуешь. И уж если чувствуешь, то научиться что-то с ним делать вполне возможно.
– Это правда, Анна Аркадьевна? – тихо спросила Соня. – Вы думаете, мне правда можно... помочь?
То, о чем она спрашивала, не называлось профессией. Оно вообще не имело названия и лишь смутно обозначало то неясное, почти мучительное, что рождалось теперь у Сони внутри.
– Помочь можно любому человеку, который этого хочет и которому Бог дал способность принимать помощь. Приходите ко мне завтра, Сонечка. Я теперь работаю только на дому: и сил мало, да и киностудия уже не та. Так что приходите в любое время. И мы попробуем.
Глава 10
Резной буфет из квартиры в Сивцевом Вражке Соня вспоминала теперь постоянно. Потому что кофр, в котором Анна Аркадьевна держала грим, похож был на этот буфет. Не внешне, конечно, а по тому ощущению детской тайны, которое связалось с ним в Сонином воображении. Ей в самом деле совершенно по-детски казалось, что в этом большом, со множеством раздвижных, выдвижных и откидных отделений ящике живут тролли и эльфы, и она ничего не могла поделать со своим ощущением.
Да и не хотела она ничего с ним поделывать. Ей нравилось видеть, как из кофра выпрыгивают разные необыкновенности, и она каждый день ждала: что-то покажется сегодня?
Собственно, Анна Аркадьевна ничему ее специально не учила. Она просто делала свою работу, а Соня смотрела. Анна Аркадьевна однажды обмолвилась, что это называется «учиться из-под руки», и только по этим ее словам Соня поняла, что та все-таки относится к ее присутствию именно как к учебе.
Вообще же Анна Аркадьевна просто делала грим – в основном театральным или киноактерам, но иногда и обычным людям, которым по каким-либо причинам хотелось изменить свой облик.