Все страсти мегаполиса
Шрифт:
Глава 3
Дом встретил их полумраком от задернутых штор, тишиной и той прохладой, которая не происходит от недолгого летнего дождя, а достигается особенным составом стен. В общем, это был настоящий бревенчатый дом, который хранил прохладу даже в жару. Соня почувствовала, что ей становится легко дышать. Непонятно, почему.
Хозяин этого легкого дома положил Ольгу на широкий кожаный диван, стоящий в первой комнате. Это был совсем старый диван, и потертая кожа, которой он был обит, даже на вид была прохладна
– Похоже на инфаркт, – сказал он в трубку. И, повернувшись к Соне, спросил: – Как ее зовут и сколько ей лет?
– Полетаева Ольга Николаевна. – Соня уже взяла себя в руки. – Тридцать семь.
Возраст Ольги она знала потому, что это необходимо было для грима.
Он повторил это в трубку, выслушал заданный оттуда вопрос и ответил:
– Сосед. Алымов. Герман Александрович.
И только когда он назвал свое имя, Соня поняла, почему он показался ей таким знакомым! Она вспомнила, как он говорил о частящем сознании и о простых вещах – любви, предательстве... Тогда, за столом у Дурново. Поэтому-то, как только она увидела его сегодня, у нее появилось ощущение, что она знает его давным-давно! Или не поэтому?..
– Говорят, что приедут быстро, – сказал он. – Похоже на правду: у «Скорой» подстанция неподалеку.
Он говорил спокойно и даже, Соне показалось, неторопливо. Но в его движениях никакой неторопливости не было.
– Подержите ей голову, пожалуйста, – сказал он. – Я сейчас.
Соня села на диван и положила голову Полетаевой себе на колени. Та открыла глаза. Они словно туманом были наполнены, и зрачки плавали в этом тумане.
Герман Александрович отсутствовал не больше минуты. Вернулся он со шприцем в руке. Через его локоть был перекинут резиновый жгут.
– Ольга Николаевна, примите таблетки, – сказал он, увидев, что Полетаева открыла глаза.
Дожидаться, чтобы она протянула руку, он при этом не стал. В свободной от шприца руке у него, оказывается, были две крошечные таблеточки; он положил их Ольге под язык.
– И укол, – сказал Герман Александрович. – Давайте-ка руку. Соня, подержите, пожалуйста, шприц.
Он затянул жгут выше Ольгиного локтя и, всмотревшись в выступившие на белой коже тоненькие вены, осторожно и точно вколол в ее руку иглу.
Еще до того, как лекарство полностью влилось в вену, лицо у Ольги порозовело.
– Как же это?.. – чуть слышно проговорила она. – Что же это такое?..
– Похоже, что все-таки стенокардия, – сказал Герман Александрович. – Иначе приступ не прошел бы от нитроглицерина. Как вам сейчас?
– Хорошо...
– Вряд ли хорошо. Но терпимо или нет?
– Правда, хорошо, – повторила Полетаева уже чуть громче. – Мне было так плохо, так болело вот здесь, – она приподняла руку и показала на середину груди, – что, как только это прошло, стало совсем хорошо.
– С вами раньше такое случалось?
– Нет.
Она попыталась сесть, но это ей не удалось. Соня приподняла Ольгину голову, до сих пор лежащую у нее на коленях, и подложила под нее кожаную диванную подушку, а сама встала. Только теперь она почувствовала холод от своего совершенно мокрого сарафана и вздрогнула от этого наконец дошедшего до ее нутра холода.
– К сожалению, это не так, – сказал Герман Александрович. – Сейчас врачи приедут, но я уже и без них вижу, что у вас стенокардия. Грудная жаба по-старому.
– Да, как будто жаба на груди лежала, – улыбнулась Ольга.
– Соня, там справа от входной двери кухня. Включите, пожалуйста, чайник, – сказал он. И спросил Ольгу: – Вы, наверное, сегодня много ходили?
– Да. У меня съемки были только утром, и это в первый раз так, обычно я весь день занята. А мне давно хотелось погулять, здесь такие прелестные места, и в озере искупаться хотелось. И я ходила, ходила по этим холмам...
– По жаре. Нечему удивляться, – пожал плечами Герман Александрович.
– Это был каприз. – Ольга вскинула свои красивые голубые глаза и подмигнула Соне. – Помните, Соня – капризный рот? Вот, нашла-таки время на капризы. Спасибо вам. – Слезы не послышались в ее голосе, но глаза наполнились ими мгновенно, как будто родник забил прямо из зрачков. – Я ведь все слышала. Но пошевелиться не могла, так страшно болело. Если бы не вы, умерла бы.
Она оживала на глазах. И чудесные, в самом деле капризные интонации возвращались в ее голос одна за другой.
За окном послышался гул старого чихающего мотора. Машина остановилась возле дома, раздались быстрые шаги на крыльце, постучали в дверь. Герман Александрович пошел открывать. Соня вышла вслед за ним в узкий коридорчик перед входной дверью.
– Соня, согрейте себе чаю, – не оборачиваясь, сказал он. – Сейчас я провожу врачей и дам вам что-нибудь переодеться.
– Вы меня помните? – шмыгнув носом, спросила она, почему-то жалобно.
– Да.
Герман Александрович открыл входную дверь, и мокрая Соня спряталась в кухне.
Стены в доме были дощатые, и она отчетливо слышала голоса, доносящиеся из комнаты.
– Понятно было, что это стенокардия, – говорил Герман Александрович. – Но приступ длился слишком долго, и я вколол промедол. На всякий случай.
– Все правильно, – отвечал женский голос, высокий и молодой. – Вы врач?
– Нет. Мать была кардиологом. Остались в доме кое-какие лекарства. Вы все-таки отвезите ее в больницу. Мало ли...
– Да-да, обязательно. Я тоже беспокоюсь, вдруг инфаркт. – В женском голосе прозвучала опаска. – Ольга Николаевна, вы можете идти?
– Не надо ей никуда идти. Скажите шоферу, чтобы помог.
Соня вышла из кухни, когда Герман Александрович и шофер «Скорой» выносили Ольгу на носилках к машине. Чай Соня заваривать не стала – наскоро хлебнула кипятка, который нисколько ее не согрел.