Все ураганы в лицо
Шрифт:
— Пою. Но разве я пою?.. Мой голос огрубел в бою…
«А ведь это сказано предельно точно», — подумал тогда Фрунзе. В другое время встреча с Демьяном Бедным, стихи которого он любил до слез, стала бы событием. Но сейчас, здесь, на фронте, в наэлектризованной атмосфере крупных ожиданий, встреча прошла буднично просто, накоротке. Поэт понял, что командующему сейчас не до него, и уехал в полки.
Даже самый великолепный стратегический замысел, если ему не обеспечена секретность, может не увенчаться успехом и привести к ненужным жертвам.
Фрунзе знал, что у него есть враги, много врагов. Возможно, они
Но враг находился в другом месте — в штабе Второй Конной. Это был личный враг Фрунзе — тот самый Романов, провокатор, который выдал Михаила Васильевича полиции и жандармам дважды: в седьмом году в Шуе и в конце шестнадцатого года в Минске. Во Вторую Конную Романова прислали из Москвы. На него не обратили особого внимания. Он воевал на разных фронтах, и никто не мог заподозрить в нем врага Советской власти. Романов страдал недержанием мочи и в строевые не годился. Ему нашлось место в штабе, так как он быстро и без ошибок печатал на машинке, разбирался в сводках, а ознакомившись с ними, умел выбрать самое существенное. Одним словом, он считался незаменимым исполнительным работником.
Всех подкупали внешность, незлобивый характер и широта натуры Романова. Этакий добродушный толстячок с маленькими пронзительными глазками, утопающими в складках жира. Болтливый, вечно озабоченный тем, где раздобыть еду. Он водил дружбу с поварами, со снабженцами, а выменяв у селян на зажигалку кусок розового сала, щедро делился со всеми, оставляя себе самую малость. В таких случаях говорил:
— Сейчас не модно, но если бы я был паном, то ел бы сало с салом, спал бы на соломе и мазал чоботы дегтем. А интересно знать, что ест сейчас пан Пилсудский? Керзон его подкармливает. Я ведь в прежние времена был поваром в ресторане «Прага». Не верите? Серый вы народ. Я своих убеждений не скрываю: люблю пожрать! Знаете, как приготовляется пирожное «Матильда»? Нужно стереть четыре желтка с полфунтом сахара, влить четверть фунта подогретого сливочного масла… Впрочем, тут никто не может оценить моего искусства. Суп-пюре из каштанов!.. Кончится война, снова уйду в ресторан, буду кормить пролетарию. Купим лошадь карюю — кормить пролетарию…
На него не сердились. Он умел располагать к себе, входить в доверие.
За несколько дней до наступления ночью Романов встретился с махновцем Поповым. Свидание было коротким. Здесь уже был другой Романов: резкий, властный. Сверля взглядом Попова, он шепотом спросил:
— Ну как, надумали ваши? Что говорит Нестор?
— Он не верит Врангелю и не хочет с ним связываться.
—
— Он никому не верит.
— Если бы ваша армия во время наступления Фрунзе ударила ему в тыл… Потом разберемся, что к чему.
— Я целиком разделяю вашу точку зрения, но Махно не согласен.
— Чего он ждет, на что надеется? Или вы думаете, что Советская власть простит вам? Вас первого расстреляют. Вы — изменник! Фрунзе сперва разделается с Врангелем, а потом займется Махно. Запомните мои слова. Лучшего момента для выступления вам не представится.
— Целиком согласен. Но что я могу поделать? Я убеждал, приводил доводы.
— И что он ответил?
— А вот что: без своей армии он Врангелю не нужен. А его армии, состоящей из селян, Врангель не нужен. Не хотят селяне барона, не станут ему помогать, разбегутся, кто куда.
Попов сказал не все, но Романов и так понял: кулак испугался за захваченную им у помещика землю, не хочет помещика, не хочет Врангеля.
— Очень жаль. Прощайте. В случае чего, думаю, батько не откажет мне в гостеприимстве?
— В этом можете не сомневаться.
Романов был зол. Главное, ради чего он рисковал головой, сорвалось. Как показаться на глаза барону, не выполнив важного поручения? А барону и не нужно показываться на глаза. Может быть, куда важнее сейчас предупредить своих о подготовке красных к генеральному наступлению, о подходе Первой Конной армии Буденного…
Романов исчез. Строили разные догадки, но так ни к чему и не пришли.
Когда врангелевцы узнали от Романова о коннице Буденного, о том, что вот-вот начнется общее наступление, в их стане поднялся переполох. В общее наступление красных до этого они не верили, а теперь поверили. Поверили и в то, что настал последний час белой армии. А поверив, начали поспешный отход в Крым, оставив на позициях лишь маневренные арьергарды. Танки, броневики и тяжелую артиллерию оттянули в Армянский Базар.
Таким образом, фактора внезапности больше не существовало. Для Фрунзе это был тяжелейший удар. Весь его замысел рушился. Но он ничего не мог поделать: конница Буденного все еще подтягивалась и сосредоточивалась в районе Берислава.
Подошла она вечером 27 октября, а утром 28-го Фрунзе отдал приказ перейти в наступление.
— Начинается заключительный аккорд «врангелиады», — определил он.
Сперва казалось, что ничего страшного не произошло. Переправившись через Днепр, Первая Конная устремилась к Перекопу и Чонгару. Тысячи всадников в шлемах-богатырках, буденовках, наводнили степи Северной Таврии. Они почти без боя захватили подступы к перешейкам и закрыли таким образом пути отхода противнику в Крым. Две дивизии Буденный направил к Чонгарскому полуострову, а две наступали севернее — на Серогозы, где находилась основная врангелевская группировка.
Но случилось именно то, что должно было случиться. Врангелевцы, поняв, что кольцо вокруг них уже замкнулось, вместо того чтобы оказывать упорное сопротивление Тринадцатой, Четвертой и Второй Конной армиям, пустились наутек в Крым. Вот этого Фрунзе ожидал меньше всего. Обезумевшие от страха, они бросали обозы, артиллерию, неисправные броневики, раненых лошадей. Поджигали составы с зерном. Красные армии не поспевали за ними. «Бронированная» кавалерия оказалась предельно маневренной и на этот раз.